Во время многомесячной ночи они часто ощущали сильные толчки, как во время землетрясения. Глухой гул прерывал их сон; полярники приподнимались на койках, вслушивались минуту-другую и снова засыпали; тревожные звуки и толчки стали привычными. Над льдиной проносились ураганы, снежные штормы заметали палатку по самую крышу. Порою термометры в метеорологической будке показывали ниже сорока четырех градусов, но бывали и очень теплые дни, когда снежный покров льдины превращался в вязкую жижу.　

В декабре задули сильные ветры. Станцию понесло к Северо-восточному мысу Гренландии, льдине угрожало столкновение со скалами… Папанин писал в дневнике:　

«Мы уверены в благополучном исходе нашей экспедиции. Впрочем, если останется хотя бы один из нас, то он сумеет доставить на материк результаты наших трудов. На Родину попадут все собранные нами материалы — плоды полугодовой работы. Важнейшее мы уже передали в Москву…» 　

В любую минуту могло начаться катастрофическое сжатие льдов. Подле палатки стояли наготове нарты с аварийным имуществом.　

Двадцать второго декабря дрейфующая льдина пересекла границу Северного Ледовитого океана и вошла в атлантические воды. Опасность встречи с Северо-восточным мысом миновала. Станция «Северный полюс» быстро спускалась в южные широты. Неожиданное ускорение дрейфа вызвало беспокойство в Москве. Десятого января из Мурманска на разведку южной кромки арктических льдов вышел зверобойный бот «Мурманец».　

Для четверки полярников настали тревожные дни. Первого февраля их льдина внезапно раскололась на несколько частей. Папанин и Кренкель кончали очередную шахматную партию, когда за палаткой раздался сильный треск. Хотя так бывало не раз, все же спать они легли, не раздеваясь. Вдруг Папанин услышал зловещий скрип, теперь уже в самой палатке, как будто под полом. Он разбудил товарищей: «Под нами трещит лед». Ширшов выскочил с фонарем и быстро вернулся: «Трещина проходит рядом». Все вышли наружу. В нескольких метрах от палатки чернела узенькая трещина; края льда медленно расходились. Завывала пурга, снег бил людям в лицо. Опасность быстро нарастала: за полчаса трещинка превратилась в канал пятиметровой ширины. Полярники бросились спасать имущество, вывезли самое ценное на середину льдины. Но трещина была не единственной, — за радиомачтой проходила другая. Ледяное поле — единственное пристанище четверки — расползалось…　

Они собрались в своем жилище, завели патефон: «Музыка отвлекает от печальных размышлений…» Вскипятили чай. Но через несколько минут им пришлось быстро покинуть свой уютный домик: льдина треснула и под ним. Разбили запасные шелковые палатки. Ширшов приготовил байдарку. В обычный срок передали на остров Рудольфа метеорологическую сводку.　

Дежурили попарно. Непрестанно возникали и ширились новые трещины. Льдина, на которую в прошлом году опустились четыре тяжелых воздушных корабля, теперь не смогла бы принять даже небольшого учебного самолета. Под ногами полярников оставался обломок размером тридцать на пятьдесят метров. Но научные наблюдения не прекращались, и сигналы УПОЛ в те же сроки появлялись в эфире…　

Третьего февраля сквозь туман проглянул красный диск.　

Долгожданное солнце! Четыре человека стояли на льду, щурясь на горизонт, откуда появилось дневное светило. С бледными улыбками разглядывали друг друга, дивясь: какими они стали непривлекательными, обросшими, грязными… Февральской ночью разразился шторм. Опять беспокойно задвигались льды; разрозненные части лагеря то отдалялись, то снова сближались. «Веселый», резвясь, перескочил на обломок льдины, и его унесло; полярникам едва удалось спасти четвероногого друга.　

Когда ураган утих, посветлело. В тишине пронесся возбужденный голос Ширшова: «Земля!». Вдали виднелись острые шпили гренландских гор. Впервые за девять месяцев взорам полярников предстал берег. Их охватило непередаваемое ощущение его близости и, как никогда за все время дрейфа, потянуло на землю.

К ним на помощь уже спешили. Маленький «Мурманец», борясь с грозными льдами, смело пробивался навстречу станции где-то у норвежского острова Ян-Майен. Преодолевая жестокий шторм, приближались ледокольные пароходы «Таймыр» и «Мурман», вышедшие из Мурманска. По призыву Андрея Александровича Жданова, ленинградские судостроители сказочно-быстрыми темпами отремонтировали «Ермака», и ледокол стал под бункеровку…　

Прожекторы последний раз скользнули по корпусу «Ермака», на миг четко обрисовав контуры корабля. Взвились сигнальные флаги. Капитан Воронин вышел на мостик: «Вперед!». Ледокол вздрогнул, черный дым вырвался из высоких труб. Поход в Гренландское море начался. Около двух тысяч миль отделяли корабль от дрейфующей станции.　

Как четыре года назад на «Сталинграде», дни и ночи корреспондента проходили в радиорубке ледокола. В первые же часы плавания вахтенный радист «Ермака» перехватил телеграмму полярников: «Сегодняшний день полон необычайными событиями: шторм стих, мы увидели землю, построили снежный дом, убили трех медведей». За двое суток станция «Северный полюс» переместилась к югу еще на целый градус. И чем южнее спускался ледяной обломок, на котором жили полярники, тем опаснее становилось их положение. Надо было спешить и спешить. На ледоколе это понимали все — от капитана до кочегара, и старый «Ермак» делал чудеса.　

Лед сплошным панцырем покрыл Финский залив. Могучий корабль с хода взбирался на ледяные поля, давил и крушил их; льдины переворачивались, вставали ребром, наползали одна на другую, царапая обшивку ледокола. Гул, скрежет, грохот сопровождали путь «Ермака».　

Над заливом нависли низкие облака. К исходу суток горизонт впереди потемнел. Воронин повеселел: «водяное небо»; в облаках, как в зеркале, отражалась темная поверхность чистой воды. Льды кончились. «Полный вперед!». Ледокол со скоростью, невиданной даже в дни его юности, несся по волнам Балтийского моря на запад. Встречные суда салютовали «дедушке» — ледоколу, построенному в конце прошлого столетия по проекту адмирала Макарова.　

Кроме малютки «Мурманца», к полярникам стремились еще три корабля. «Таймыр» и «Мурман» вышли в рейс несколькими днями раньше «Ермака», а путь их был значительно короче. Втайне мы опасались, что окажемся «за флагом», но об этом не принято было говорить.　

Впервые мне пришлось плыть на корабле под командованием славного капитана «Сибирякова» и «Челюскина». Внешне со времени нашего путешествия из бухты Провидения в Москву Воронин почти не изменился, но казался еще строже и серьезнее. Дружно и слаженно работала команда ледокола — Владимир Иванович требователен и справедлив; бездельники и болтуны у него на корабле не задерживались, но перед старательным, добросовестным моряком открывались широкие возможности роста. Капитана уважали и слушались беспрекословно: «Хозяин!».　

Русских людей, издавна населяющих северное побережье нашей страны, называют поморами. Вся жизнь их связана с морем. Моряками были их отцы, деды, прадеды; еще в шестнадцатом столетии эти смельчаки на утлых суденышках забирались далеко на север Белого моря — добывать морского зверя. В семье поморов Ворониных — шесть братьев, шесть мореходов, и самый знаменитый из них — Владимир Иванович. Он вырос на Севере, в местах, откуда вышел гениальный Ломоносов. Воронин с ранних лет сроднился с северными