Командующий снисходительно смотрел на барона как на расшалившегося юнца. Прям не генерал, а воспитатель в кадетской школе. И выговаривал эдак поучительно:

– Меня, Алексей Павлович, крайне удивляют ваши преждевременные опасения за армию. Не ожидал, что проявите столь острый пессимизм. Впрочем, главнокомандующий с его начальником штаба при вашем назначении предупреждали меня, что вы склонны к подобного рода инсинуациям…

Барон едва не задохнулся от возмущения. Внешне, однако, это не показал. Разве только снял пенсне. Отвечать старался спокойно:

– Не думал, что трезвый расчет, убежденность в своей правоте и привычка ее отстаивать могут быть истолкованы как склонность к пессимизму. Подумайте все же над моими словами. Рассудите здраво. Помните, как сами опасались возможности повторения с нами Самсоновской катастрофы?

Генерал недовольно дернул головой, подался вперед, наваливаясь грудью на стол. Резко произнес, желая, видимо, поставить точку в разговоре:

– У меня нет совершенно никаких оснований верить в какую бы то ни было возможность серьезного наступления против нас немцев. И вообще, вам надобно принять к руководству тот факт, что я, как бы ни развивались дальнейшие события, никогда не позволю себе отдать приказ о добровольном уводе своей армии на восток и никогда не отдам обратно германцам Восточной Пруссии, не оказав предварительно самого упорного сопротивления. Что же до ваших опасений и проектов, то первые недостаточно еще обоснованы, а вторые излишне робки. Очень похоже, что вы рекомендуете мне заблаговременно признать нашу слабость и слишком уж рьяно уклоняться от придуманной вами опасности.

– А вот это уже обидно, господин командующий. До глубины души…

Будберг не сдержался. Встал – прямой, как натянутая струна, – и звенящим от напряжения голосом выпалил:

– Если мои, как вы изволили выразиться, «необоснованные» и «трусливые» предположения оправдаются, то дальнейшее упорство в стремлении сохранить за нами обладание Восточной Пруссией приведет нас не только к неизбежной потере этой территории, но и к более чем вероятной гибели всей армии.

Лицо генерала пошло пятнами. Глаза сузились.

– За судьбу армии отвечаю один лишь я, ее командующий, и никто другой! – довольно резко бросил он.

– Порядок ответственности мне, конечно же, известен, – опять не сдержался барон. – Однако я считаю своим долгом и своим правом высказывать своему прямому начальнику свои соображения о положении армии, начальником штаба которой состою. Засим моя роль докладчика окончена. Теперь я готов приступить к точному и беспрекословному исполнению решений моего командира.

Короткий и быстрый поклон головы – и подбородок снова вверх и вперед. Поджатые губы и взгляд куда-то за спину командующего. А тот сопит и дует щеки. Но разум, похоже, берет верх над эмоциями.

– Хорошо… – весьма неохотно бурчит Сиверс. – На подготовку эвакуации госпиталей и тяжелых армейских учреждений я согласиться еще могу. Но… Категорически запрещаю передвижение в Сувалки небоевых отделов штаба и нашей автомобильной роты. Такая мера очень похожа на бегство штаба армии, да еще и от воображаемой пока опасности.

Утром восьмого февраля пропала связь с Иоганнисбургом. Весь день Будберг напрасно прождал хоть каких-то сведений от направленного туда отряда связистов и вестовых. А к вечеру получил донесение командира 3-го Сибирского корпуса о том, что Иоганнисбургский отряд атаковали превосходящие силы германцев, обошли его и, преодолев упорное сопротивление, сбили с позиций. Остатки отряда отступили к Бяле и Осовцу. Разведка обнаружила в этом районе порядка двух немецких дивизий.

Теперь ясно, почему нет связи. Но беда, как известно, не приходит одна.

Посреди ночи забил тревогу генерал Епанчин. Германцы развернулись на широком фронте и насели на его правый фланг. Во время боя в руки обороняющихся попали пленные из 254-го полка, входившего в состав 38-го резервного корпуса. Еще одна свежая немецкая часть!

Встревоженный генерал слезно просил разрешить немедленно отвести всю Вержболовскую группу на пограничные укрепленные позиции. Вполне разумно, учитывая сложившуюся обстановку, которая грозила глубоким обходом правого фланга. Противодействовать-то ему чем? Единственным батальоном корпусного резерва? Смешно…

Командующий, однако, упорно продолжал считать все действия немцев лишь сильной и довольно умелой демонстрацией. Он вынашивал план решительного удара по неприятельской группировке, обходившей левый фланг. С помощью формируемой 12-й армии, надо признать, это мероприятие вполне могло бы выгореть. Но штаб фронта в лице генерала Бонч-Бруевича ответил отказом, пояснив:

«Сосредоточение 12-й армии должно оставаться полным секретом для неприятеля. Ее преждевременное обнаружение противоречит основным оперативным планам фронта».

Сводки за этот день и последующую ночь не радовали. Положение и справа, и слева стремительно ухудшалось. Видя все это, командующий был вынужден признать, наконец, опасность возникшей ситуации. С большой неохотой он согласился отдать приказ об отступлении. Да и то позволил провести лишь методический отход всем фронтом с постепенным занятием новых оборонительных позиций. Похоже, он еще не терял надежду на перемены к лучшему, когда можно будет удержать хотя бы часть отвоеванной у неприятеля территории. А если повезет, то и разбить правый немецкий фланг.

С немалым трудом Будберг уговорил-таки генерала отвести армию сразу же в одни сутки на линию Сталюпенен-Гольдап-Маркграбово-Лык. Он уже писал приказ, мысленно ликуя, когда совершенно неожиданно в штаб явился главноуполномоченный Красного Креста Гучков[84]. В довольно резкой форме он заявил командующему:

– Я выражаю решительный протест! Вы отдали приказание оставить в Лыке всех тяжелораненых и тифозных больных. Сосредоточить их в одном из тамошних госпиталей для передачи немцам! Это немыслимо!

– Эта передача будет проходить в порядке, установленном Женевской конвенцией, – вмешался Будберг, поскольку приказ вышел из-под его руки, хоть и был утвержден Сиверсом, и уже приводился в исполнение. – Это вынужденная мера, Александр Иванович, уверяю вас. Дело в том, что с отходом армии к Маркграбово прекратится железнодорожное сообщение между Лыком и Сувалками. Вместе с тем кончится и возможность полной эвакуации лыкских госпиталей при помощи санитарных поездов, задержанных снежными заносами на перегоне Рачки-Сувалки. В силу этого придется переключить направление лыкской эвакуации на шоссе из Лыка на Райгрод и выполнять ее колесным транспортом. А такой способ, как вы наверняка знаете, не допускает перевозки очень тяжело раненых и тифозных. Придется оставить их на месте и воспользоваться правилами, установленными специально для таких случаев. С самым тяжелым сердцем. Уж поверьте.