Гучкова не интересовали причины. Он с решительным видом продолжал сыпать громкими фразами:

– Для Русской Армии недопустимо бросать своих раненых, оставляя их неприятелю!

Порывисто подойдя к Сиверсу, он потребовал:

– Фаддей Васильевич, если вы задержите отход армии настолько, чтобы выиграть хотя бы сутки, я берусь подать в Лык необходимое число санитарных поездов для полной эвакуации всех лыкских госпиталей.

Командующий задумчиво пригладил усы. Откашлялся.

– Что ж… Думаю, одни сутки нам погоду не испортят, – сказал, немало удивив своего начальника штаба.

– Но, ваше превосходительство… – растерянно залепетал тот. – Подобная отсрочка может нам дорогого стоить.

– Генерал Будберг, будьте любезны внести соответствующие изменения в приказ.

Его как будто не слышали! Оставив Сиверса в покое, барон переключился на Гучкова, пробуя достучаться до непосредственного виновника необдуманных действий командующего:

– Александр Иванович, поверьте, вы физически не сможете подать в Лык столько поездов. Железнодорожные пути на всем протяжении завалены глубоким снегом. Особенно там, где выемки.

Но и этот не стал слушать. Получил заверения, что первоначальную редакцию приказа об отходе непременно изменят, и был таков.

Итак, в угоду главноуполномоченному Красного Креста первый переход армии растянулся на двое суток. Свое обещание Гучков, однако, не выполнил. Да и при всем желании не смог бы. С большим трудом в Лык подали единственный санитарный поезд, составленный из теплушек. На нем было вывезено порядка трехсот раненых и больных. Причем часть из них пришлось погрузить на крыши вагонов. Так что полностью эвакуировать лыкские госпитали не вышло. А вот суточная задержка отступления сыграла роковую роль. Это плохо сказалось на положении всей армии, и в особенности 20-го корпуса, который дальше других вклинился в неприятельское расположение и отходил по наиболее длинному пути. Система отступления походными колоннами под прикрытием арьергардов не сработала. Каждый корпус отходил длинными боевыми фронтами, по ночам, испытывая все тяготы и лишения подобных маршей.

Девятого февраля, когда полки как ни в чем не бывало по-прежнему стояли на старых позициях, боковые авангарды 3-го Сибирского корпуса, спешно брошенные к Арису и Дригалену, смогли остановить наступающих немцев. Будберг немедленно воспользовался этим, чтобы, помимо прочего, закончить эвакуацию осадных батарей из-под Летцена. Он уже потерял всякую надежду спасти эти пушки, считая задуманную операцию неосуществимой. Уж очень большой размах она приобретала, и обстановка складывалась не из лучших. Немцы рвались вперед, буквально наступая на пятки… И вдруг такая удача.

Меньше двух суток понадобилось генералу Бржозовскому и его артиллеристам, чтобы снять с позиций и увезти далеко в тыл по дековильке[85]все тяжелые орудия с их боевыми комплектами. На станции Видминен их быстро погрузили на платформы и по железной дороге отправили в Осовец. Последние эшелоны ушли оттуда ранним утром десятого февраля, уже преследуемые артиллерийским огнем противника. А на перегоне между станциями Просткен и Граево их обстреляли передовые разъезды немецкой конницы. Но батареи добрались до крепости целыми и невредимыми.

Узнав об этом, Будберг с облегчением перекрестился, помянув Петровское выражение «и небывалое бывает». Какой же молодец этот Бржозовский! Он со своими людьми совершил истинное чудо. Надо полагать, немцы очень удивятся, не найдя ни одной пушки в районе бывшего расположения русских осадных батарей, еще вчера громивших летценские укрепления. Теперь о том, что здесь находились орудия, напоминают лишь пустая протянутая дековилька и кучи стреляных гильз.

Однако этот успех был малой каплей в море неудач, обрушившихся на армию.

На правом фланге немецкое наступление развертывалось на все более широком фронте. Пленные, взятые в последних боях, сообщали об ожидавшемся прибытии еще одного германского корпуса. Об этом Будберг доложил Сиверсу:

– …Таким образом, у нас имеются сведения о том, что для охвата нашего правого фланга немцы сосредоточили против него три корпуса: 21-й, 38-й и 39-й. Противопоставить им совершенно нечего. В резерве не осталось ни одного батальона. Генерал Епанчин предлагает…

– Да знаю я, что предлагает генерал Епанчин, – недовольно прервал командующий. – Просит разрешения незамедлительно отойти на пограничные Вержболовские позиции.

– Так точно, ваше превосходительство. В чем я с ним полностью солидарен. Считаю, что ввиду исключительно тяжелого положения 3-го армейского корпуса Епанчину необходимо предоставить полную свободу действий с правом отхода, буде того потребует обстановка, не только к границе, но и на заранее укрепленные позиции на опушках Козлова-Рудских лесов. При этом обязательно требуется перебросить всю конницу на правый фланг 20-го корпуса с подчинением командиру этого корпуса и с удалением генерала Леонтовича от ее командования.

Сиверс нахмурился. Наверняка снова не согласится.

– Один кавалерийский полк, – вдруг выдал командующий. Встретив недоуменный взгляд Будберга, пояснил: – Одобряю перемещение только одного кавалерийского полка на левый фланг 3-го корпуса для обеспечения связи с его южным соседом. Генералу Епанчину в просьбе отказать. Передайте приказ: пусть отходит на позиции в район Сталюпенена. И хватит об этом. Я не намерен больше уделять внимание отвлекающим ударам германцев. Наша забота сейчас – левый фланг, а не правый. Вот где надо нанести решительный удар.

Настроение у генерала вроде как поднялось, когда заговорил о лелеемом плане. Лицо стало подвижнее, разгладились морщины. Казалось, он подзарядился оптимизмом от какого-то скрытого источника. И заговорил увереннее, в полный голос:

– Необходимо усилить генерала Радкевича. Перебросьте ему 28-ю дивизию. Этого должно хватить…

Будберг решительно не понимал, почему командующий с таким непонятным упорством продолжает игнорировать события, происходящие на фронте генерала Епанчина? Почему он, словно слепец, не видит очевидного? А ситуация, между тем, уже не оставляет никаких сомнений в обходе армии значительными силами немцев.

После полуночи донесения от Епанчина были и вовсе неутешительные. Составив к ним схему, барон отправился на доклад. На этот раз у него получилось немного умерить чересчур большой оптимизм Сиверса. Итогом визита стала директива Епанчину с разрешением отходить в зависимости от обстановки, в том числе до Козлова-Рудских позиций, с приказанием перебросить обе кавалерийские дивизии в промежуток между 3-м и 20-м корпусами.

В этот день Будберг с частью штаба должен был выехать в Сувалки, чтобы установить там новую связь и ждать прибытия командующего с остальным штабом. Перед самым отъездом барон еще раз доложил Сиверсу очередную сводку о положении дел на правом фланге, заключив: