— В каком смысле — настырный?

— Ну, в самом прямом. Добивается своего.

— И чего он добивался?

— Ну как? Про убийцу расспрашивал и, пока все из нас невытянул, не успокоился. Мы-то с Ноздрей не особенно хотели с ментом общаться,пардон, конечно.

— Погодите, Марина, про какого убийцу?

— А то вы не знаете? — она прищурилась. — Про того самого,который Симку зарезал, а Рюрика подставил. Ох, я как услышала, прямо обрыдаласьвся, — она громко шмыгнула носом, и глаза ее стали мокрыми, — Симка ведьнеплохая баба была. Артистка, конечно, хлебом не корми, дай повыступать,потрепаться о всякой мистике, такое сочиняла, хоть стой, хоть падай. Считала,что дар у нее божественный, людей видит насквозь, как взглянет на человека, такпо его лицу всю суть прозревает. Кто-то на самом деле свинья с толстым рылом,кто-то крыса, или, наоборот, ангелочек, пташка небесная. А есть такие, укоторых сквозь кожу чернота просвечивает, на голове рожки, во рту клыки, подштанами хвост. Черти в человеческом обличье. Понятное дело, чертями она считалатех, кто лично ее обижал. Ой, ну ладно, я все болтаю, до главного никак недойду. Жалко Симку, а с другой стороны, может, оно и к лучшему. Отмучиласьбаба.

— Черти, говорите? С рожками, с клыками? — быстро произнесБородин. — И когда в последний раз она об этом рассказывала?

— Да постоянно, вот, например, начальника отделения, майора,который сейчас на меня орал и глаза таращил, — Марина покосилась на дверь иперешла на шепот, — про него Симка говорила, будто он черт и на самом делеморда у него черная, во рту клыки, на голове рожки красненькие. Как в очереднойраз ее заметали, она потом и рассказывала: начальник черт, и капитан Колесников— черт, а участковый Пал Игнатьич — хомяк. То есть не самый противный зверь. Анедавно она с каким-то мужиком у помойки поцапалась, и тоже, говорит, он был насамом деле черт с красными рожками. Свежий фингал предъявляла, как доказательство.Я, говорит, его, поганца, схватила за рога, а он мне в глаз кулаком, а я егоколенкой по яйцам. Мы с Ноздрей прямо помирали над ней. А она обиделась, что мысмеемся, надулась, но потом забыла обо всем и пошла плясать. В ларьке музыкуврубили, Симка была уже с утра бухая, ну и давай выделываться. Вот, кстати,тогда мы с Ноздрей и видели ее, бедненькую, в последний раз. Сегодня утром,когда лейтенантик в метро подошел, мы с Ноздрей про Симку ничего еще не знали,и про Рюрика… Слушайте, а правда, его здесь до смерти забили?

— А? — Илья Никитич тряхнул головой, словно опомнившись. —Нет, не забили. Но он действительно умер.

— Может, тоже к лучшему, — поджав губы, заметила Марина, —отмучился. Какие у него были варианты? Зона при его здоровье все равно смерть,только медленная и мучительная.

— Значит, в метро, во время грозы, к вам подошел младшийлейтенант, — напомнил Бородин.

— Ну да, и стал спрашивать про Рюрика, сказал, будто видели,как Рюрик его машину раздел. Мы ему объяснили, Рюрик ни при чем, они с Ноздрейвсю ночь продукты грузили. Поговорили, гроза кончилась, из метро толпаповалила, а я чувствую, мне как-то не по себе. Вроде заметила кого-то в толпе,пока мы с лейтенантом разговаривали, но никак не могу понять, кого. Прямонехорошо мне стало, голова кружится. Ноздря говорит, пойдем к «хот-догам»,булочек попросим, а у меня сил нет, ты, говорю, иди, а я за почтой во дворикепосижу, там тихо, зелено, народу никого. Стала я площадь переходить, заметилалейтенантика, мелькает в толпе серая спина, народу много, я сама еле иду, ивдруг вижу, как-то качнуло его. Пригляделась, мама родная, на кителе, междулопатками, темное пятно. Я еще подумала, где это он так испачкаться успел. Туткак раз зажегся желтый, машины загудели, я скорей рванула на ту сторону,обогнала лейтенанта, мне уже не до него было, я машин боюсь. Только успелаперебежать, машины загудели, завизжали, какая-то баба орет как резаная. Алейтенант лежит на мостовой, в двух шагах от тротуара. Я чувствую, сама сейчаспомру, рванула изо всех сил подальше оттуда, во двор, упала на газон, думаю,нет, никому ничего не скажу, жить-то и мне хочется, однако потом очухалась,поняла, если не скажу, буду всю жизнь мучиться. У меня даже шрам зачесался.Представляете, пять лет как зарубцевался, а тут вдруг начал зудеть, зараза, —она перегнулась через стол, приблизила к Илье Никитичу опухшее красное лицо,ткнула пальцем в щеку, обезображенную выпуклым косым рубцом, и прошептала елеслышно:

— А я ведь узнала его, гражданин следователь…

Ночь была светлой и душной. Огромный двор в одном из тихихпереулков в центре Москвы спал мертвым сном. Даже тополиные листья нешевелились, даже кошки куда-то подевались. Неестественно крупная, с краснымотливом луна давала слишком много света, зыбкого, воспаленного, тревожного. ГулТверской доносился то ли из-под земли, то ли с другой планеты. Но даже в такойглубокой тишине не было слышно шагов одинокого ночного прохожего. Мягкиекроссовки ступали по асфальту совершенно беззвучно.

Он вынырнул из неосвещенной арки, быстро пересек двор иисчез в одном из подъездов двенадцатиэтажного дома, построенного буквой"П", фасадом обращенного к переулку, а тылом, жилыми подъездами, — водвор.

Тяжелая металлическая дверь не издала ни звука. При лунномсвете черные окна казались сквозными дырами, прорезанными в желтой фанере. Домвыглядел как недоделанная декорация.

Он не воспользовался лифтом, взглянув на часы, машинальнозасек положение секундной стрелки и рванул вверх по лестнице. Окна на площадкахмежду этажами были открыты настежь, но даже ночью воздух оставался тяжелым игустым. Не воздух, а бензиновый кисель. Сплошные выхлопные газы. Это оченьвредно для здоровья.

Белые кроссовки едва касались ступеней. Тонкая синяяфутболка промокла насквозь, пот тек в глаза. На десятый этаж он взбежал зачетыре минуты сорок две секунды, остановившись у нужной двери, не поленилсяприложить пальцы к запястью и посчитать пульс. Отлично. Шестьдесят ударов вминуту. Он натянул хирургические перчатки, прислушался к тишине за соседнимидверьми. Большинство жильцов разъехалось по дачам и по заграничным курортам.Июнь, к тому же выходные. Ночь с субботы на воскресенье. Тропическая жара вМоскве невыносима, особенно для этих свиней, откормленных, одышливых, потливыхгосударственных чиновников. Если кто и остался дома на выходные, то спал оченькрепко.

Оказавшись в темной прихожей, он зажег карманный фонарик.Тонкий луч ощупал стену, уперся в электросчетчик. Именно там, рядом сосчетчиком, была вмонтирована система отключения сигнализации. Обнаружив, чтосистема отключена, он не удивился. Вероятно, последним уехал из квартирыСолодкин-младший. Он мог забыть не только о сигнализации, но и о собственнойбашке.

В кухне тихо урчал холодильник, в ванной подтекал кран, стуккапель с неприятной ритмичностью долбил душную утробную тишину пустой квартиры.Заглянув в приоткрытую дверь ближайшей комнаты, он понял, что это кабинет,зашел, бесшумно закрыл за собой дверь, опустил жалюзи, задернул тяжелыебархатные шторы, включил свет, критически оглядел старинный дубовый стол. Изшести ящиков два оказались запертыми. Он быстро просмотрел содержимое тех, чтобыли открыты. Ничего интересного. Бумаги, три пластиковые папки с газетными ижурнальными вырезками, альбом с семейными фотографиями, старые телефонныекнижки и ежедневники, визитки в специальной плоской коробочке. Возможно, длякого-то вся эта ерунда и представляла определенную ценность. Его интересовалодругое.