— Эй, в следующий раз не вынуждай меня врать, сам разбирайсясо своими девочками!

Дрожа и заливаясь слезами, она спустилась в метро, доехаладо «Баррикадной», перешла на «Краснопресненскую». Там ей посчастливилось сестьв темный вагон. Она забилась в уголок и страшно долго ездила по кольцу, пока на«Киевской» не сообщили: «Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны». Унее не было сил подняться, тетка-обходчица рявкнула на нее, решив, что онапьяная или под наркотиком. Ксюша вышла и тут же рухнула на ближайшую скамейку.Она уже не плакала, просто сидела как каменная. Поезда подъезжали, мимо валилитолпы людей, в основном приезжих, с огромными полосатыми баулами. В дверях то идело возникала давка. Уезжал очередной поезд, несколько минут было тихо, опятьнаваливала толпа.

Ксюша все сидела, не двигаясь, как будто спала с открытымиглазами. После полуночи платформа почти опустела. В голове у нее сложиласьчеткая схема последующих действий. Как только забрезжит белый огонь в туннеле,она встанет, подойдет к краю платформы, закроет глаза и сделает всего один шаг,потому что невозможно жить, когда так больно. Поезда не было долго, наконецзагудели рельсы, брызнул свет. «Давай!» — скомандовал внутри нее чужой,властный голос.

И вдруг нечто тяжелое, невыносимо вонючее рухнуло прямо кней на колени. Пьяный бомж хотел сесть на лавку рядом, но промахнулся. Ксюшарефлекторно оттолкнула его, и старик грохнулся на каменные плиты платформы. Подего головой стало растекаться кровавое пятно, тут же подбежали дежурная, двоемилиционеров. Старика подняли, половина его лица была залита кровью. Он бормоталчто-то матерное, тяжелым пьяным басом. Ксюша смотрела, как его уводят, точнее,уносят, как он перебирает ногами по воздуху и во всю глотку матерится.

Она кинулась в закрывающиеся двери последнего поезда. Еебила крупная дрожь, а в голове ни с того ни с сего завертелись непонятныечисла. Она что-то пыталась подсчитать, и только выйдя на улицу, в ясную луннуюночь, поняла, что у нее задержка три недели.

А на следующий день к ней заявилась Наташка Трацук, чтобывысказать всю правду в глаза, и тараторила, не умолкая, втаптывала Ксюшу вземлю, уничтожала и пьянела от восторга.

— Ты урод, с твоей внешностью просто нельзя жить. Тебе надобыло родиться в какой-нибудь мусульманской стране и носить паранджу. Это я тебеговорю для твоей же пользы, чтобы ты не воображала себя королевой, это состороны выглядит дико смешно, над тобой все смеются, ты, знаешь об этом? Иочень советую тебе, не звони больше Мите, ты ведь достала его. Вчера мы с нимвстретились во дворе, он мне так и сказал: знаешь, говорит, эта уродка меня ужедостала.

Раньше Ксюша просто рассмеялась бы Наташке в лицо и дажепожалела бы ее. Но теперь она оказалась беззащитной и вдруг поняла, что это навсю жизнь. У нее хватило сил выгнать Наташку вон, но жуткий монолог застрял впамяти надолго и всерьез.

В больнице после очередного дежурства Ксюша зашла вгинекологическое отделение, чтобы договориться со знакомой врачихой об аборте,и только хотела открыть рот, как в ординаторскую ввалилась толпа студентов. Этобыли первокурсники Медицинской академии, она тут же увидела Митю, рядом с ним —яркую высокую брюнетку в бриллиантовых сережках, крикнула:

«Привет!», помахала рукой и убежала. Потом, сидя в больничномскверике, наполненном вороньим криком, словно это было кладбище, она вдругподумала, что ей сейчас так худо вовсе не из-за Мити, не из-за роковойбрюнетки. Ей жалко расставаться с крошечным существом, которое растет изо всехсил и уже любит ее, бестолковую, униженную, какую угодно, просто любит, и все.

Именно в этот день выписывался из больницы Олег Солодкин иГалина Семеновна явилась знакомиться с Ксюшей.

«Вот и отлично, — думала она, ловя влюбленные взгляды Олегаи любезно улыбаясь его элегантной мамаше, которую все отделение называломиллионершей, — вот и замечательно».

— Проходите, присаживайтесь, пожалуйста. Или, может, выхотите остаться на лужайке? — Изольда Ивановна вскинула руку, указывая наполотняные шезлонги.

Гость исподтишка, сквозь темные очки, разглядывал хозяйку.Даме было под пятьдесят, но выглядела она значительно моложе. Высокая, крепкая,с ярко-голубыми глазами и пышными пшеничными локонами, с ямочками на круглыхрумяных щеках, Изольда Ивановна светилась здоровьем и оптимизмом. Все в нейбыло соразмерно, правильно, добротно, широкие плечи, царственный бюст,массивный зад. Яркие пухлые губы, жемчужные ровные зубы. В тоталитарные временатакими персонажами было принято украшать стенды наглядной агитации и официальныепраздники, при буржуазной демократии их можно использовать для рекламымаргарина и стирального порошка.

— Благодарю вас, давайте лучше посидим в доме, солнцеслишком яркое, к тому же на улице качество записи всегда значительно хуже, —произнес гость, мягко грассируя.

— Ну, как хотите, — улыбнулась хозяйка совершенномаргариновой улыбкой, — а я обожаю свежий воздух, если бы не комары, я бы спалав саду.

— Да, комаров у вас здесь много, — кивнул гость.

— Не то слово. Вечерами просто тучи. Ну, пойдемте.

Гость, корреспондент французского журнала для родителей «Лезанфан», последовал за хозяйкой в гостиную. Там после яркого солнца казалосьпочти темно. Корреспондент растерянно огляделся, гостеприимная хозяйка тут жепредложила ему сесть в одно из огромных кожаных кресел у журнального столика испросила с любезной улыбкой, что он предпочитает, чай, кофе или бокал белогосухого вина. Было заметно, что эта дама привыкла принимать у себякорреспондентов, в том числе иностранных. Звонок с просьбой об интервью еенисколько не удивил. Она с удовольствием согласилась рассказать в очередной разо своем уникальном творении.

— Спасибо, если можно, стакан воды, — улыбнулсякорреспондент и добавил, облизнув губы:

— Сегодня очень жарко.

— О'кей, — Изольда Ивановна хлопнула в ладоши и глубокимоперным контральто прокричала:

— Лариса!

На зов явилась тощенькая девочка лет пятнадцати с рыжимивсклокоченными волосами.

— Подойди ко мне, малыш, познакомься. Это корреспондентпарижского журнала, господин… — хозяйка повернулась к гостю с виноватойулыбкой.

— Пьер Жермон, — поспешно подсказал тот.

— Ох, простите, память у меня девичья. Да, месье ПьерЖермон, — медленно, словно смакуя иностранное имя, повторила хозяйка, — а этомоя Ларисонька, — она ласково взъерошила рыжие патлы.

— Здрассте, — пискнула девочка и презрительно поджала губы,— вы на иностранца совсем не похожи.