Через полгода в коммуналку заявилась милиция с облавой,притон прикрыли. Толик успел уйти через черный ход, взяли только девочек и паруклиентов, подержали в отделении и выпустили.

Потом была череда других притонов, сутенеров, клиентов,Марина все держалась, почти не пила и совсем не кололась и в результатедовольно долго сохраняла товарный вид. В восемьдесят восьмом на ее книжке ужележала вполне приличная сумма, но тут разразилась первая деноминация, и отденег осталась только горькая память. Марина стала работать на Тверской. Тамбыло больше риска, но и денег больше, иногда платили валютой. Именно из-завалюты, из-за вожделенных, надежных долларов, Марина и погорела. Попались щедрыеклиенты, она решила припрятать от сутенера полтинник, а напарница, с которойвместе работали, взяла и стукнула. Может, поэтому, а может, были какие-тодругие причины, но в итоге при очередной милицейской облаве у Марины при обыскенашли пять упаковок героина.

Три года в зоне оказались для нее передышкой. Она попала вобразцово-показательную колонию, шила синие рабочие халаты, участвовала всамодеятельности, просыпалась и засыпала с легкой душой, потому что рядом небыло мужиков, клиентов и сутенеров, которых она ненавидела. За примерноеповедение ее освободили досрочно. Она решила не возвращаться к прежней постылойпрофессии, отправилась домой в Катуар, но в квартире в панельном доме жиличужие люди. Мать умерла, отец просто исчез, не вернулся из зоны. КромеТверской, ей некуда было деться.

В январе девяносто пятого, стоя на своем посту у метро«Маяковская» в строю терпеливых товарок, Марина так промерзла, что была радалюбому, самому паршивому клиенту, лишь бы поскорее выбрал и повез куда-нибудь втепло. Подъезжали машины, опускались стекла, выглядывали мужские головы, глазамедленно скользили по ногам в тонких колготках, по лицам, синим под слоямикосметики. «Снимали» в ту ночь неохотно. Из-за сильного мороза у девочек былнетоварный вид. Неподалеку в переулке стояла пара сутенерских машин, еслистановилось совсем невмоготу, можно было сбегать погреться, но тогда рискуешьупустить клиента. Марина терпела, не рисковала, и ей повезло. Притормозилскромный серый «жигуленок», из него выглянул вполне нормальный парень, нестарый, не противный, и тут же подозвал Марину, договорился с подоспевшимсутенером о цене на всю ночь, и Марина нырнула в теплый салон.

Всю дорогу он молчал. Из магнитофона орал тяжелый рок. Он неспросил, как ее зовут, и сам не представился. Но ей это было все равно. Ехалидолго, куда-то в Тушино. Остановились у новой двенадцатиэтажки, все также молчавошли в подъезд. В лифте она разглядела самое обыкновенное, даже приятное лицо.На вид ему было не больше двадцати пяти.

Квартира оказалась крошечной, однокомнатной. Пахло какими-тоиндийскими благовониями, стены были оклеены мрачными красно-черными обоями иувешаны жуткими африканскими масками.

— Иди в душ, смой всю косметику, — скомандовал он, — ипереоденься в то, что там лежит на стиральной машине.

В ванной, отделанной черным кафелем, Марина увиделааккуратную стопку одежды, развернула и тихо ахнула. Черное, глухое и длинноеплатье из грубой ткани, черный платок, черная шапочка, по форме похожая нацерковную маковку. Что-то выпало, звякнуло о кафельный пол. Марина наклониласьи подняла большой серебряный православный крест на толстой цепочке.

То, что происходило потом, когда она, вымытая, с чистым, безкосметики, лицом, в монашеском одеянии, переступила порог мрачной комнаты лучшене вспоминать. Марине прежде приходилось слышать леденящие кровь истории о том,как девочки попадали к садистам, маньякам, и если выбирались живыми, тооставались инвалидами, с изуродованными лицами. Среди ее клиентов иногдавстречались психи, которые требовали надевать железный ошейник, наручники,какие-то цепи на ноги или давали плеть, заставляли хлестать себя и от этогополучали удовольствие, иногда Марину просили нарядиться в старую школьнуюформу, коричневое платье, черный фартук, повязать на шею красный галстук. Ночаще случались стандартные неприятности. Снимал один, а в квартире оказывалосьнесколько мужиков, и вместо одного приходилось обслуживать всех. В такойситуации следовало быстренько добраться до телефона и позвонить своемусутенеру, который высылал на квартиру охрану. А если телефона не было,приходилось терпеть мужскую халяву.

Настоящих садистов Марина еще не видела и надеялась, что сней такого никогда не случится.

Со стен скалились кошмарные чудища, комната пульсировала оттяжелого рока. Он опрокинул ее на пол, моментальным движением заклеил роткуском пластыря и, ни слова не говоря, принялся избивать ногами. Она пыталасьсопротивляться, он стукнул ее по голове каким-то тяжелым тупым предметом, иглаза заволокло розовым туманом. Он прервался только на несколько минут, чтобыперевернуть кассету, потом продолжил. Бил, насиловал, опять бил, жег телосигаретами, при этом не говоря ни слова и внимательно глядя ей в глаза. Сколькоэто продолжалось, она не знала. В какой-то момент он отлепил пластырь, сунул ейв рот трубку металлической воронки, стал лить водку. Марина захлебнулась,закашлялась, он поднял ее, встряхнул, шарахнул ладонью по спине, потом опятьбросил на пол, как тряпичную куклу. Последнее, что она почувствовала, былажуткая боль, разорвавшая наискосок щеку.

Очнулась она в полной темноте и тишине. Было слышно, какгде-то капает вода из крана и совсем далеко проезжают редкие автомобили. Маринане смогла подняться, поползла по комнате и вскоре обнаружила, что в квартиреникого нет. Тело ее было сгустком острой, пульсирующей боли, но особенно сильноболели живот и щека. Телефона в квартире не оказалось. Дверь была запертанаглухо снаружи, а за окном простирался заснеженный пустырь.

Холодильник оказался пуст. Напившись воды из-под крана, онаразглядела жуткую рану на щеке. Половина лица была красной, распухшей, онавспомнила, что краснота и дергающая боль означают воспаление. Рана могланагноиться, ее следовало продезинфицировать, но в квартире не нашлось ни йода сзеленкой, ни даже водки. Вообще ничего. Голая мебель — стол, два стула, тахта,какие-то книжки, почерневший чайник и пара пустых стаканов на кухне.Магнитофон, из которого орал тяжелый рок, исчез вместе с кассетами. Не было нителевизора, ни радио, никакой одежды, кроме влажного комка черных тряпок — монашескоеплатье, платок, шапочка. Своей кроличьей белой шубки, сапожек и прочих вещейМарина не нашла.

Она не сомневалась, что вскоре явится хозяин и всепродолжится. Он не убил ее только для того, чтобы еще поразвлечься. Натянувчерное монашеское платье, пахнущее кровью и водкой, Марина открыла балкон. Онанадеялась докричаться до соседей, но вскоре поняла, что бесполезно. Ни справа,ни слева не было света. Далеко внизу, под домом, вдоль пустыря изредкапроезжали крошечные машинки. Марина вернулась в комнату, дрожа от холода,шатаясь от слабости, включила воду везде — в ванной, в умывальнике, на кухне,заткнула стоки и стала ждать.