Пять лет спустя

Вцепившись мертвой хваткой в пальцы мужа, Александраослепительно улыбалась. На приемах она всегда чувствовала себя неуклюжей дылдойи только рядом с Филиппом обретала уверенность. Стоило ему отвернуться или —хуже того! — отойти, как она тут же терялась, приходила в смятение и забиваласьв какой-нибудь угол. Светской женщиной она так и не стала.

Филипп знал это, и это его забавляло.

Остановив официанта, он ловко выдернул у Александры своюруку и взял с подноса два бокала с шампанским.

— Постарайся сегодня не напиться, — проговорил он ей на ухо,и она неожиданно фыркнула прямо в бокал, забрызгав вином его смокинг.

Филипп засмеялся, радуясь тому, что он так хорошо ее знает,что ему так нравится ее смущать, что дома она будет обзывать его бесчувственнойскотиной раз он таскает ее на приемы специально для того, чтобыпродемонстрировать всем, какая она идиотка.

Изящным движением Александра достала из ридикюля свойносовой платок и обмахнула лацканы смокинга. Кончик носа у нее вздрагивал, каку кролика.

— Ты самая красивая женщина в этом зале, — негромко сказалФилипп.

— Ты необъективен, — с застывшей улыбкой ответила она, прячаплаток.

Он молчал, и Александра взглянула ему в лицо.

Он смотрел на нее с такой осязаемой нежностью, что она едваудержалась, чтобы не поцеловать его руку, в которую опять вцепилась, как вспасательный круг.

— Ты самая лучшая на свете, — повторил он. — И не смейкомплексовать.

— На мне эти чертовы каблуки, — пожаловалась она, наверное,в тридцатый раз-за этот только что начавшийся вечер.

На каблуках она была заметно выше его.

— Приедем домой, и я тебя побью, — сообщил он, улыбаясьприближавшемуся пресс-секретарю американского посольства. — Привет, Боб!

На лице у Александры появилось паническое выражение, онаобернулась и… моментально расслабилась.

— Бобби, как хорошо, что это ты! — весело сказала она. — Ядумала, в этой толпе нет ни одной нормальной физиономии. Сплошь голливудскиеоскалы.

Филипп переглянулся с Робертом, и они вдруг громко ирадостно захохотали, как двадцатилетние оболтусы в пиццерии, а не официальныелица на приеме в посольстве.

— Не смей называть открытые и дружелюбные американскиеулыбки оскалами. Тем самым ты ущемляешь национальную гордость и посягаешь насвятая святых чувство собственного достоинства. — Роберт снова неизвестнопочему захохотал и поцеловал Александру в щеку. — Привет!

— Привет! — радостно отозвалась она. — Ты один или с дамой?

— Я с Джоном. — Это была его любимая шутка. Джоном звалипосла, и Роберт на всех официальных мероприятиях должен был неизменно маячить унего за спиной.

— Джон сегодня твоя дама? — Александра покосилась на столикс фруктами, который как раз провезли мимо. Ей очень хотелось грушу, но она нерешилась ее взять.

— Я сегодня его дама. — Роберт помолчал, а потом неожиданнодобавил: — Синди звонила.

Синди звали его жену, с которой он разводился. Он любил ее,а она категорически не хотела уезжать из Штатов, где возглавляла какой-тофеминистский комитет. Ему предстояло еще несколько лет прожить в Париже, аСинди это не устраивало: женщина не может и не должна отказываться от карьерыради какого-то там мужчины, кроме того, это ущемляет ее права.

— Ну и как? — спросил Филипп, помолчав.

— Без перемен и комментариев. — Роберт махнул рукой, на лицеего промелькнули усталость и раздражение. — Так что сегодня я с Джоном, как ивчера, и завтра, и через неделю…

Кстати, он хотел тебя видеть. Поговоришь с ним?

— Ну вот, — прошипела Александра. — Ты его уведешь, а я будустоять посреди зала, как Александрийский столп, и все будут на меня натыкаться.— Она изо всех сил старалась развеселить Роберта.

— Что такое Александрийский столп? — спросил тот, иАлександра вздохнула.

— Чему только вас учат в ваших Гарвардах и Йелях?Александрийский столп — это я. Я, понимаешь? Александрийский столп — этоАлександра, длинная, как столб.

Они еще посмеялись, радуясь, что удалось поговоритьпо-человечески.

Сценарий был хорошо известен всем троим.

Сейчас к ним будут подходить люди, очень много совершенноразных людей, и задавать одни и те же вопросы. Филиппа атакует кто-нибудь из«нужных» людей. Струнный квартет заиграет Моцарта, со всех сторон будутсверкать улыбки и бриллианты, ноги ее в узких туфлях быстро устанут, и, можетбыть, в конце вечера удастся что-нибудь съесть.

— Я забыл сказать, какая ты красивая, — сказал Робертнегромко. — Филиппу повезло. Вот черт, почему ему всю жизнь везет?

Александра взглянула на мужа. Разве это ему повезло? Это ейповезло! Он, ее муж, — самый лучший человек на свете. Умный, добрый, чуткий,сильный — сколько их там еще, этих слов, которые можно сказать о ее муже? Всеслова, сколько их ни есть, — про него.

Глядя в веселые глаза Филиппа, черные, как ночная вода вСене, она вдруг почувствовала волнение и глубоко вздохнула. Они давным-давноженаты, ей скоро тридцать, а он действует на нее так, что даже на дурацкомприеме она забывает обо всем, стоит ему только взглянуть попристальней.

Мистика какая-то.

— Ты не умрешь от горя, если я пойду пообщаюсь? — Филипппогладил ее руку под тонкой перчаткой.

— Ты только и мечтаешь сбыть меня с рук, — сказалаАлександра.

Она знала, что у него своя программа, и по-другому быть неможет — он в этом вырос, он аристократ, высшее общество, сливки и все такое.

Опять она мучилась от собственного несоответствия. Филипп жевел себя так, будто это она делает ему честь своим присутствием. Ни разу он недал ей понять, что она не умеет держаться, или ведет себя скованно, или слишкомвиснет на нем, хотя она действительно не умела держаться, была скованна и неотрывалась от него ни на секунду. Она прекрасно осознавала свои недостатки ичувствовала себя ужасно.

— Кстати, здесь сегодня какие-то русские, — сообщил Роберт.— Сам приглашал. Не знаю только, где они, и фамилии забыл.

Александра укоризненно посмотрела на него.

— Бобби, ты просто болван, — сообщила она ему. — Я бы лучшепообщалась со своими, чем с твоими соотечественниками.