– Я хочу, чтобы ты остановилась и обдумала все как следует, прежде чем бросать бомбу в собственный мир.

Но это же не мой мир разваливается.

– О чем ты говоришь?

– Сейчас ты сядешь, и мы все обсудим. Когда закончим, можешь идти и делать, что хочешь, но не раньше, чем все мне расскажешь. Понятно?

Генри опекает меня и порой бывает излишне заботливым, но он также мой ангел-хранитель. Вот и теперь он смотрит на меня, и я вижу не раздающего команды солдафона, но брата, пытающегося указать на возможную опасность впереди.

– Ладно.

Он отпускает мою руку, и я с тяжелым сердцем иду за ним в кухню. Обычно все серьезные разговоры случаются там, и что-то подсказывает мне, что моя жизнь вот-вот изменится.

Келлен сидит на столике для пикника, Доминик прислонился спиной к углу гаража, и я, третий в нашей группе, стою, скрестив руки на груди. Рассказывая то, о чем молчала целый год, Келлен держится стоически. Да, бывая слабой и ранимой, она все же невероятно сильна, о чем мы с Домиником частенько забываем.

– Кто это сделал? – В сотый раз, наверное, Доминик задает этот вопрос, и с каждым разом голос его звучит чуть ниже и суровее. – Кто ограбил магазин?

Келлен отвечает брату колючим взглядом.

– Я ничего не скажу, пока Элль не найдет доказательств, что это сделал не Дрикс, и тогда мы пойдем в полицию. Этот парень опасен, и я не хочу, чтобы пострадали те, кого я люблю.

Объяснение цепляет во мне ту струнку, к звучанию которой я всегда прислушиваюсь с опаской.

– Ты больше боишься его, чем того, что я пойду в тюрьму?

Келлен срывает шапочку и крутит ее в руках.

– Он пригрозил расправой.

– И ты поверила какому-то паршивцу? – кричит Доминик.

Она кивает, и мне становится не по себе. Доминика здесь знают и боятся. Он защищает сестру дома. Если Келлен боится за Доминика, это означает только одно: кто-то угрожал убийством.

Доминик отталкивается от стены:

– Чушь. Я же с тобой. Тебя никто не тронет.

– Иногда я тоже тебя защищаю, – шепчет Келлен.

Доминик бушует, чертыхается, проклинает, и я подхожу и сажусь на стол рядом с его сестрой. Ловлю взгляд друга и едва заметно качаю головой. Наша злость ей совсем ни к чему, ей требуется помощь.

– Расскажи нам, что случилось. По порядку. Начиная с того, как ты взяла отцовский пистолет.

– Я только потому его взяла, что боялась идти ночью по нашему району. За неделю до того здесь девушку изнасиловали.

– Тебе нельзя было выходить из дома, – подает голос Доминик.

– Ты же был в крови, – бросает Келлен. – У тебя голова была разбита. Я и пошла-то за бинтами. Думала, что ты умираешь.

– И ты отправилась украсть что-нибудь в магазине.

Она задирает подбородок, сглатывает и пытается сохранить самообладание.

– Только лекарства. Хотела взять бинты и спирт. Больше ничего. Клянусь.

– Тогда откуда взялись те деньги, которые я нашел? А та история, которую ты мне поведала? Что случилось с отцовским пистолетом?

В ее глазах поблескивают слезы, ноги начинают дрожать, и я кладу ладонь ей на колено. Келлен понемногу успокаивается и переводит дыхание, я убираю руку, и она начинает:

– Я хотела рассказать, но боялась. Знала, что ты пойдешь разбираться и можешь пострадать. Тебе и так в жизни досталось, и мне уже надоело, что ты постоянно за меня вступаешься.

– Заступаться за тебя – моя работа! Я тебя защищаю. Точка. Ты не должна из-за меня страдать.

– Эй! – Я останавливаю Доминика взглядом. – Не мешай, пусть говорит. Продолжай, Келлен. Что случилось, когда ты пришла в магазин?

– Он был там. И увидел, как я пытаюсь стянуть кое-что. – И не смогла, – ворчит Доминик.

Брат прав, и Келлен не спорит.

– Он предложил помочь.

– За какую плату? – спрашиваю я.

– Бесплатно.

Мы с Домиником переглядываемся – ведь учили же, учили. В нашем районе все, что дают, имеет свою цену. И просрочка долга вещь опасная.

– Я боялась за Доминика, – повторяет Келлен, – и хотела побыстрее вернуться с бинтами домой. Тот парень сказал, чтобы я подождала снаружи и убедилась, что там никого нет и никто не войдет.

– То есть ты пошла посторожить.

– За бинты! Стояла на улице, спиной к магазину и, что там делается, не знала, пока не услышала выстрел. Проверила – пистолета нет. Вот тогда я и поняла, что пистолет он вытащил. Я испугалась и побежала. Но на следующее утро он меня нашел. Сказал, что я его сообщница, и дал денег. А еще предупредил, чтобы молчала, а если проболтаюсь, то плохо будет и мне, и моим близким. Мне-то ладно, но за вас я боюсь. Вот если бы мы добыли доказательство, что это он ограбил магазин, то его бы посадили, и он уже никому бы не смог навредить, а Дрикс был бы чист.

Потираю ладони и опускаю голову. Какие проблемы? Чем бы там ни угрожал тот подонок, Келлен права. Ее вполне могут арестовать за пособничество, и это уже моя проблема. Судя по тому, как смотрит на меня Доминик, он тоже так считает.

Вот и получается, что каждый раз, когда мы пытаемся выбраться из ямы, кто-то снова сталкивает нас в нее. И выхода нет.

Как в детстве, Генри наливает себе стакан шоколадного молока, а потом делает то же самое для меня.

– Уже и не помню, когда я в последний раз пила шоколадное молоко.

– Держу пари, это было, когда мы в последний раз сидели в этой кухне вместе. – Он достает из пакета шоколадный пончик с ореховой крошкой, кладет его на салфетку и подталкивает в моем направлении. Себе берет другой.

Стою там, где несколько недель назад стоял Дрикс. Генри – там, где была я. Смотрю на него, чтобы запечатлеть в памяти мгновение, потому что об этой сцене я мечтала годами: мой кузен вернулся домой.

– Останешься?

– Я приехал ради тебя. Следил за новостями, видел много твоих фотографий и ни одной твоей настоящей улыбки.

Пожимаю плечами:

– Ты пропустил мой день рождения.

– Я послал тебе сообщение.

Фыркаю:

– Я заслуживаю большего.

– Начальство не обрадовалось бы, если бы я сорвался с дежурства. Тем более что задание было важное.

Я закатываю глаза:

– Прекрасно.

– Теперь-то я здесь. Может быть, к вечеру ты и улыбнешься по-настоящему.

– Улыбнусь, если ты, мама и папа решите ваши вопросы и ты снова будешь останавливаться у нас.