Руки Луки затвердели, но он продолжал двигаться. Исполнять хореографию танца. Он вращал ее, поэтому она больше не могла видеть фюрера. Вместо этого Яэль смотрела на потолок, изучая кипарисовое дерево бонсай, нарисованное на плитке прямо над ними.

– Ты всегда высоко метила. – У него был уязвленный голос. Незамаскированная боль.

Музыка замедлилась. Их шаги прекратились.

Их танец подошел к концу.

На другой стороне фюрер отошел от телохранителей, в центр зала, потребовать вальс, который она ему обещала. Он двигался как боец, выходящий на ринг: игнорировал всех зрителей, перекатывал плечами, глаза были устремлены на его приз.

– Похоже твои мечты вот-вот сбудутся. – Лука и не подумал убрать горечь из голоса. Он отпустил ее. – Я иду курить.

– Прощай. – Слово вырвалось из нее, прежде чем она успела подумать и остановить его.

Победоносный вел себя так, будто не слышал. Он отвернулся от нее и направился к двери.

Яэль отвернулась от него и встретилась лицом с фюрером. Его рука изогнулась вокруг ее талии, как крюк для подвески туш. Поток огня в его глазах расцветал и вспыхивал. Он не улыбался, но его губы были голодны и плотно сжаты под усами.

Музыка началась заново.

Адольф Гитлер был гораздо лучшим танцором, чем Лука Лёве. Хотя его движения были более грубыми, более энергичными. Он, казалось, не отвлекался на ограничения кимоно Яэль, проталкивал ее через них.

Все шесть камер столпились на краю зала. Шесть четких снимков.

В толпе был небольшой разрыв, у окон. Мир снаружи был темным, и огни в стекле показали Яэль себя. В миниатюре – кружившейся вокруг и вокруг человека, которого она ненавидела больше всех в мире. Он направлял ее все ближе и ближе к разрыву. Все ближе и ближе к собственной смерти. Всего несколько шагов.

Ее правая рука был крепко зажата в его, захваченная в позиции традиционного вальса. Ей придется использовать левую.

– Вы потрясающая женщина, Победоносная Вольф, – сказал фюрер. – Красивая, умная, храбрая. Вы наивысшая похвала для нашей расы.

Она не знала, сможет ли дольше сдерживать жар внутри себя. Ее кровь вскипела и ринулась: вверх, вверх, вверх, до тех пор, пока она не представила, как та сочится из ее кимоно. Того же красного оттенка, который пронзал его шелк. Того же красного оттенка, который изливался из каждой вены, везде. Того же красного оттенка, который она собиралась вырвать из него.

Но прежде чем совершить все это, Яэль хотела, чтобы он знал. Не только почему, но и кто. Кто, кто, кто. Потому что, если она не могла быть собой сейчас, зачем все это было нужно?

Она забывала, кто она, так много раз. Она никогда не забудет снова.

Никто не забудет. После такого.

Каждая ее версия ринулась вверх с кровью. Самая маленькая кукла и еврейская девочка, отмеченная X. Одичавшая карманница и девушка, которая ела шоколадный хворост, изучая математику. Девушка, которая бежала без оглядки. Девушка, которая остановилась и сделала это. Монстр и Валькирия.

Так много жизней в одном твердом голосе:

– Меня зовут Яэль. Я – заключенный 121358.X. Я – твоя смерть.

После этих слов левая рука Яэль нырнула в широкий пояс, доставая П-38. Она должна действовать быстро. Комната, мир, все слышали ее, и телохранители уже двигались к ним.

– Ты была первой… – в голосе фюрера прослеживалось хныканье, но водоворот в его глазах только вырос – страх, бешеный, как акулы, почуявшие первый запах крови.

Она не вдыхала. Она не выдыхала. Но она смотрела прямо перед собой.

Жизнь и смерть. Власть в ее руке и волки на ее руке.

«УБЕЙ УБЛЮДКА»

Страх мелькал ярко, ярче, ярче всех в радужках Адольфа Гитлера. И глаза его также изменялись: из синих, зеленых, золотых, карих, серых, черных… в белизну. Яэль смотрела, как все эти цвета проходят через его глаза, ровно тогда, когда нажала на курок. Ровно тогда, когда пуля вырвалась из ствола П-38, выстроив мост через пустое пространство между ними, разорвала его коричневую рубашку, его тонкую кожу, его мясистую сердечную мышцу.

Так гибнут империи. Так низвергаются тираны.

Как любой другой.

Мгновение он летел. Крылья смерти несли его назад, отбивая его тело о землю. Красный пророс, как мох вокруг пуговиц его рубашки. Его глаза смотрели – пустые и невероятно яркие – невидяще глядели на золотой потолок вверху.

Адольф Гитлер, фюрер Третьего рейха, был мертв.

Но что-то было не так… не только с его глазами… серебро его волос вспенилось, разливая белый по каждому волоску. Даже его кожа оказалась чуть светлее.

Он был мертв, да, но он менялся. Изменялся так, как она видела прежде. В лагере смерти, в Бараке № 7. В тени переулков Германии. В забрызганных ртутью зеркалах.

Ты была первой… не единственной.

Это не фюрер только что умер. Тело у ее ног принадлежало меняющему кожу. Кому-то вроде нее.

Кому-то, в кого она выстрелила и убила.

Секунды Яэль пошли, возвращаясь в реальное время. Телохранители бросились со всех сторон и ей пришлось – ДВИГАЙСЯ ИЛИ УМРИ – внутри нее по-прежнему была ярость, и девушка использовала ее для ускорения движений. Полный газ.

Яэль подтянула кимоно и побежала к окну. Стекло было старым и хрупким, потребовался лишь один выстрел, чтобы разрушить его, раскрошить, открыть ей путь. Яэль бросилась через него; еще больше пуль ударились в сторону окна, за ними последовали грубые крики телохранителей и хаос эмоций, поднимавшийся, распухавший в бальном зале.

Сады не были хорошо освещены, и там было довольно много омутов тьмы, в которых можно было растаять. Яэль скинула кимоно, положила его под одним из немногих фонарей и бросилась бежать в противоположном направлении. Ее тело обратилось к инструктажу неумолимых тренировок Влада, но ее ум застрял на одной мысли.

Не его. Не его. Я убила не фюрера, а невинную приманку. Камеры в любом случае это засняли, и Сопротивление восстанет, будет двигаться, не зная, что настоящий монстр до сих пор жив… все еще находится у власти на костях мира.

Монстр, которого я высмеивала, очень жестоко.

Мысль, вызвавшая у Яэль рвоту, когда она достигла кустов со своим пакетом для выживания. Сменила одежду, изменила лицо, натянула обратно свои сапоги.

Она должна была найти телефон, телеграф, что угодно, чтобы отправить сообщение Райнигеру и Хенрике, предупредить их…

Но было уже слишком поздно.

Выстрел был слышан во всем мире.

Фитиль был зажжен.

И ничто не могло его потушить.

Сейчас. 1 апреля 1956 года