Если учесть, что все эти столкновения происходили на реках или в проливах, где нехватка места для свободного маневрирования облегчала использование тарана, их можно считать оправданием использования подобной тактики. Принимая командование эскадрой французских броненосцев во время учений в августе 1864 года, вице-адмирал граф Буэ-Вилломез сказал своим капитанам, что намерен создать маневры, которые позволят «направить силу корабля, то есть его нос, против слабости, то есть борта, продырявленного орудийными портами, так как таранный удар перпендикулярно борту может привести к катастрофе». Короче говоря, морская тактика, как и технология, начала развиваться, но пути развития еще не определила.

При всем хаосе, воцарившемся в области морской тактики, единственное было ясно всем: нововведения середины века резко повысили темп операций. Теперь адмирал, находясь в порту, мог получать по телеграфу информацию со всего континента. Однако на море все ограничивалось пределами видимости с мачты корабля, то есть дистанцией около 20 миль. Это означало, что флоты, идущие навстречу друг другу со скоростью 12 узлов, окажутся в пределах досягаемости артиллерии образца 1860 года через 45 минут. Если один флот будет ожидать другой, стоя на месте, огонь можно будет открыть через 1,5 часа. Время с момента обнаружения противника до момента начала боя сократилось в 3–6 раз по сравнению с эпохой парусного флота.

Однако ни в одном из боев 1860-х годов дистанция сражения не превышала 800 ярдов. Корабли и эскадры, стремившиеся нанести таранный удар, пытались сократить ее до абсолютного нуля. Но только в 2 сражениях в открытом море противники сошлись на 350 ярдов, что еще во времена Нельсона считалось минимальной дистанцией. Маленькие австро-прусская и датская эскадры, которые столкнулись у Гельголанда в мае 1864 года, постепенно сократили дистанцию боя с 1000 до 500 ярдов. Через месяц «Кирсардж» и «Алабама», начавшие дуэль на расстоянии 1750 ярдов, к концу боя сошлись на такую же дистанцию. В результате дистанция боя Эпохи Машин увеличилась совсем немного по сравнению с Эпохой Паруса. Морской бой так и остался ближним боем.

Административное руководство и организация снабжения этих флотов возлагалась на бюрократические структуры, чья эффективность, хотя и не обязательно благородная, привела бы в восхищение любого адмирала XVII века. Каждая страна создала свой собственный вариант такой бюрократической структуры, но, как правило, она состояла из нескольких департаментов, который решал одну, а чаще несколько задач в области материального или кадрового обеспечения. Американский флот в 1845 году принял «Систему бюро». Существовали «бюро» верфей и доков, вооружения и гидрографии, строительства и ремонта,[28] провизии и обмундирования, медицины и хирургии. Каждое бюро возглавлял свой начальник. Эта система с небольшими изменениями пережила обе мировые войны. В 1862 годы были созданы бюро: инженерное, оснащения и вербовки (позднее переименованное в бюро личного состава), штурманское. В 1921 году появилось бюро аэронавтики. В 1940 году в единое корабельное бюро были слиты кораблестроение и ремонт и инженерное. Эта система еще функционировала в 1960-х годах. Нечто подобное было создано в Королевском Флоте в 1832 году. Одновременно начались попытки создания органов, которые занимались бы долгосрочным планированием или выработкой морской политики и стратегии. Ответственность за решение всех этих дополнительных задач лежала на узком круге высших чиновников, в некоторых случаях — на морском министре, которому помогала горстка советников. Работоспособные морские штабы оформились лишь к началу Первой Мировой войны.

Окончательный крах претензий Франции на европейскую гегемонию оставил победившую Британию крупнейшей морской, колониальной, торговой и промышленной державой мира. До конца столетия ни в одной из этих областей ее господство не подвергалось сомнению. В середине XIX века французский флот (так никогда полностью и не оправившийся от Трафальгара) использовал несколько технологических новинок, что на первый взгляд опровергает наше утверждение, по крайней мере в области военного флота. Некоторые из них даже напугали британскую публику, но в действительности повода для страхов не было. Для чиновников Адмиралтейства казалось величайшей глупостью подрывать доминирующие позиции самого крупного флота в мире какими-то новинками, которые обесценят его превосходство в численности (именно в этом несколько десятилетий спустя обвинили Джеки Фишера, когда он построил «Дредноут»). Королевский Флот мог предоставить инициативу экспериментов другим, так как мощь британской индустрии позволяла справиться с любым вызовом, который будет брошен на основе этих новшеств. Например, так произошло с первыми броненосцами. На карикатуре «Панча» изображено, как козырной «Уорриор» бьет карту «Глуара». Так как ежегодный оборонительный бюджет не превышал 2–3 % национального дохода, причем большая часть денег уходила на содержание армии, Британия не только правила волнами. Она делала это, не прилагая особых усилий.

Крымская война, о которой так много было сказано, была единственным европейским конфликтом, в котором участвовала Великобритания с конца французских войн до начала Первой Мировой войны. В ней британский и французский флоты, оказавшиеся союзниками, вели боевые действия против вражеских берегов, не встречая никакого сопротивления ни на Балтийском, ни на Черном морях. Через несколько лет во время Гражданской войны в Соединенных Штатах флот северян также в основном действовал против вражеского берега. Однако он встретил определенное сопротивление. Кроме боя на Хэмптон Роудз, произошло несколько крупных столкновений на Миссисипи ниже Нового Орлеана и в бухте Мобил. Хотя эти две войны сильно отличались, ключевым осталось одно — господство на море обеспечило победу. Зато в четырех войнах за объединение Германии и Италии, которые проходили между 1859 и 1871 годами, это господство не имело никакого значения. Тем не менее, во время третьей из них сражение между австрийским и итальянским флотами у острова Лисса более чем на 30 лет увело в неправильную сторону военно-морскую тактическую мысль.

Эдвард Л. Бич

Дэвид Глазго Фаррагат, первый полный адмирал флота Соединенных Штатов, родился 5 июля 1801 года. Его детство было совершенно необычным. Отец Фаррагата был молодым испанским капитаном, родившимся на острове Минорка. В возрасте 21 года Джордж Фаррагат эмигрировал в Америку, чтобы принять участие в войне за независимость. После революции он осел в Тенесси, женился на отважной ирландке (женщины фронтира только такими и были) и быстро обзавелся пятью детьми. Джеймс Глазго, который позднее сменил имя на Дэвид, был вторым ребенком и вторым сыном. У него были также две младшие сестры и брат, которых Глазго очень любил.

Одним из самых ярких воспоминаний Глазго был случай, когда его мать прогнала группу индейцев, требовавших виски и угрожавших ей ножами. Она приказала детям спрятаться в погребе отдельно стоящей кухни, где их не могли найти, а сама взяла топор и стала ждать приближения индейцев, стоя в дверях. Это был опасный момент, но топор выглядел довольно внушительно, и индейцы предпочли отступить. Молодому Джеймсу в это время было 5 лет. Он и его старший брат Уильям следили за происходящим сквозь щели в бревенчатой стене кухни. К сожалению, его мать скончалась всего 3 года спустя.