– Виктор Сигизмундович, поверьте, вы ей нужны! Еще какнужны, она в вас влюбилась, честное слово!

– Она вам это сама сказала? – задохнулся он.

– И не один раз! После встречи с вами она стала другой,как будто очнулась от многолетней спячки. Но она всегда говорила: он непонимает, что мне ничего от него не нужно, просто интересно с ним говорить, илегко… Она говорила то же самое, что и вы.

– Вы меня не обманываете? – закашлялся ВикторСигизмундович.

– Зачем мне вас обманывать?

– Действительно. Значит, вы думаете, что я ей нужен нетолько как работодатель?

– Я в этом убеждена! Уверяю вас, Ульяна Михайловна –редкий человек, вот вы сказали, что сразу выложили ей многое о себе. Это ведьзначит, что вам не с кем особо откровенничать, да?

– Увы…

– А ей вы можете сказать все, она всегда поймет,выслушает… И она вполне способна просто дружить с мужчиной.

Он вдруг покраснел и как-то смущенно рассмеялся:

– Вы, наверное, думаете, что я безнадежно стар… Нет,меня еще рано списывать со счетов. И я, наверное, свалял дурака… Саша, скажите,если я вернусь в Москву и позвоню ей… Просто так, без дела… Она не оченьудивится?

– Она обрадуется! Виктор Сигизмундович, пожалуйста,позвоните ей и скажите, что встретили меня, что у меня все хорошо, оченьхорошо… Знаете что, вы можете передать ей от меня какой-нибудь маленькийподарок?

– Ну разумеется, – обрадовался он. – Толькозавтра я рано улетаю…

– Посидите здесь, я вернусь минут через пятнадцать,хорошо?

– Не волнуйтесь, я подожду.

Я выскочила на улицу, в ближайшем магазинчике сувенировкупила маленького очаровательного ослика, я вспомнила, что Уля неоднократноназывала Сигизмундыча «ослиной». Мне его красиво упаковали, так что Сигизмундычне увидит, что именно я с ним посылаю. Похоже, я еще устрою Улину жизнь! Если,конечно, он до Москвы не охолонет и не выкинет ослика в какую-нибудь мусорнуюкорзину. С него станется… Хотя он мне понравился, этот «ослина».

Возвращаясь домой, я смеялась. Чего только в жизни небывает! Зимним вечером на Майорке встретить Улиного Сигизмундыча… Какговорится, нарочно не придумаешь. И вдруг меня как что-то стукнуло – ведьименно этого и не хватало в моей пьесе! Вот такой немного нелепой любовнойистории. Если ее сыграют хорошие актеры… Я как будто увидела в роли Ульяши АннуЛеонову, дивную характерную актрису, а в роли Сигизмундыча – Евгения Паладьева,он немного неуклюжий, но добрый и ужасно обаятельный. Я прибежала домой и сразусела за машинку. Дело пошло. Как будто второе дыхание открылось.

За неделю до Рождества позвонила Эмма:

– Сашка, как ты смотришь на Рождество в Париже?

– В Париже? Ты не приедешь к нам?

– Я хочу наоборот, чтобы вы втроем приехали в Париж нарождественские каникулы. Быстро решай, я закажу билеты. Ты даже вообразить себене можешь, как сейчас сложно с билетами.

– Эмма, я не поеду!

– Но почему?

– Я тут кое-что для себя пишу…

– Мне Дунька говорила. И что, не можешь оторваться?

– Но ведь у тебя уже следующий роман готов, правда?

– Ну и что?

– Я, перед тем как за него браться, хочу закончитьсвое… И вообще, никуда сейчас не тянет, понимаешь? К тому же Фабио жалкооставлять одного, и птичек…

– Ну за ними есть кому присмотреть. Сашка, угадай, чтолежит передо мной?

– Наверное, «Огонек» с моим портретом?

– А ты почем знаешь?

– По телефону долго рассказывать.

– Значит, не хочешь в Париж?

– В Париж хочу, только не сейчас.

– Ну, как говорится, была бы честь предложена. А жалко,мне хотелось с тобой повидаться.

– Мне тоже, но…

– Ничего, я на обратном пути заеду, привезу Дуньку сВерой Ивановной, и мы с тобой поболтаем.

– Это когда будет?

– Восьмого января. Я хочу и наше Рождество тоже вПариже справить. Все равно до пятнадцатого вся жизнь в Москве замирает, самазнаешь. Ну все, пока, подруга, счастливо тебе. Кстати, издатели мои чуть неуписались, когда твою текстуху увидели. Все пытались узнать, кого это я нашла.Но хрен им в грызло…

Значит, в издательстве мою работу одобрили?

Меня это здорово вдохновило.

Дуня ужасно расстроилась, что я не еду с ними в Париж. А я снаслаждением представляла себе тихие рождественские праздники и Новый год.Странно, я всю жизнь ждала от Нового года каких-то чудес, а они все неслучались. И когда мне стукнуло тридцать, я их ждать перестала. Так что Новыйгод меня не волнует. Зажгу камин, включу хорошую музыку и выпью бокал вина засобственное здоровье.

Дуня с Верой Ивановной улетели двадцать третьего декабря.Погода стояла чудесная, было тепло и сухо, даже не верится, что завтрасочельник. Я действительно одна встретила Рождество. Купила себе цветов иеловую ветку, зажгла свечку и подумала:

Рождество на Майорке – это уже само по себе чудо.

Сижу у огня и вспоминаю, вспоминаю… Я ведь хочу свою жизнь,свои впечатления и чувства передать в пьесе. И я права, что пишу комедию – натрагедию моя жизнь не тянет. Да что в ней было, кроме Глеба?

Ничего практически. Но я сама в этом виновата. Интересно,конечно, что он делает сейчас? С кем он?

Все еще с Яной или уже с какой-то другой? Да бог с ним, нехочу я об этом думать, лучше представлю себе его лицо, когда он увидит мойпортрет. Сначала он удивится. Конечно, здорово удивится! Его дивные голубыеглаза широко откроются от удивления, а потом сощурятся – ему в голову придет,что я нашла себе какого-то влиятельного покровителя, любовника, который решилсделать мне такой подарок. Он, конечно, немножко взревнует. А может быть, всене так? Может быть, он увидит меня и подумает: она такая красивая, а я этого незамечал уже очень давно… И поймет, что любит по-настоящему только меня. И чтоон сделает в таком случае? Кинется искать фотографа. И найдет, это не проблема.Но Тарас и сам не знает, где я. Я вдруг запаниковала. Может, я не права? Может,пусть бы Глеб меня нашел… Как было бы здорово, если бы он все-таки меня нашел…

И прилетел бы сюда, ко мне, вернее, за мной… Я закрыла глазаи отчетливо представила себе, как я возвращаюсь домой на роликах, а у калиткистоит мужчина, я сразу вижу, что это Глеб… Он в белом свитере, егосветло-каштановые волосы треплет ветер, он видит меня и кричит: «Сашка! Ты нароликах! Я хочу бабу на роликах!»

Вдруг на колени ко мне вспрыгнул Фабио. И прервал сладкиегрезы. Бедный кот, ему тоскливо. Никогда раньше он не удостаивал меня такойчести, а сейчас терся мордочкой о мое плечо и громко пел.