таких кораблей и превосходных стальных подводных лодок затонуло в этих глубинах? Это никого не смущало… Дарья ехала с последним паспортом, последними деньгами, возможно преследуемая, вне всех законов, свободная, свободная! И растерянная. Последний паспорт, подлинный и поддельный одновременно, купленный на деньги, предназначавшиеся для связи, через несколько недель мог стать (если уже не стал) пропуском в смертельную западню. Последние доллары, которых едва хватило на покрытие расходов сомнительного путешествия, через три месяца закончатся. Если на другой стороне Атлантики она не найдет Д., ей останется лишь одно средство – безболезненная инъекция. Утешительная мысль. Есть, видите ли, философский смысл жизни и смысл жизни конкретный; есть гонимый человек, его неистощимая воля к жизни, его цели, бесконечно превышающие его возможности, тупик на краю пустыря, одиночество в тупике, невозможность достать сотню долларов… Небытия Дарья не боялась, но она отталкивала его, радуясь жизни, в то время как океан наполнял ее легкие йодированным воздухом, а глаза и ум бесконечной, такой понятной поэзией. Самоубийство является зачастую актом человека, полного жизни, и даже, если не вызвано неврозом, человека сильного. Профессора психологии, вероятно, оспорят это; ибо они не познали до конца опыт своих собратьев, покончивших с собой в гетто… Подобные размышления укрепили Дарью, слишком многое держало ее на земле.

В общем, счастливая. Волнения недель бегства; ложь, которую пришлось распространять, маски, которые пришлось надевать, бессонница, муки совести, к которым подлинная совесть не имела никакого отношения, замененная страхом и какой-то детской нерешительностью – все это уносило дыхание морских просторов. Она улыбалась. Господин Винифред, негоциант из Осло, сделал ей комплимент: «Сударыня, ваши глаза, точно такого же цвета, как вода на гребне волны…» «Вы так поэтичны, сударь», – глупо ответила она и рассмеялась без причины, помолодев сразу на пятнадцать лет, как будто не было крушения революции, поездок в ад и вселенской бойни. Винифред говорил, что в делах есть поэзия судьбы; что двадцать лет назад он начинал писать драму; что хотел бы посетить музей современного искусства в Нью-Йорке. «Ваша драма была в духе Шекспира?» «Нет… Скорее, Ибсена…» Он с удовольствием – для путешественницы с ибсеновскими – ну да, именно такими – глазами перечислял имена художников: Бранкузи, Архипенко, Шагал, Генри Мур – великих современных модернистов, а догадайтесь, сколько стоят их картины? Винифред доказывал, что в результате войны искусство обрело новую ценность… «Конечно, – живо откликнулась Дарья, – ценность творения и примирения…» Винифред не придавал значения словам женщин. Он слушал только себя: грабежи породили подпольную торговлю шедеврами; это привело к неожиданному росту производства подделок; а некоторые подделки – сами по себе настоящие шедевры! Латиноамериканские рынки поглощают все это без разбора, ибо недавно возникшие богачи обожают старых мастеров, а также получивших известность современных… Винифред, специализирующийся на торговле полезными ископаемыми, собирал для души коллекцию произведений искусства – восточно-европейского, на религиозную тематику. При нацистской оккупации люди продавали свои семейные реликвии, чиновники Третьего Рейха – конфискованные предметы; ловкие торговцы ездили повсюду, от устья Дуная до Балтики, приобретали иконы, портреты XVII века, пейзажи, батальные сцены, принадлежавшие аристократии. Сокровища Старого Света сегодня уносит поток, этим пользуются ловкачи из Нового Света, что вызвало хитрую улыбку Винифреда, который, несомненно, считал себя принадлежащим к Новому Свету и уж точно ловкачом.

Выйдя из бара, к ним подошел господин Островецкий, и все трое облокотились о железные поручни над мощными, точно лава, потоками. У инженера Островецкого, посланного с правительственным поручением, было полное, бледное и мясистое лицо, бритая голова, молчаливый характер и перламутрово-серые глаза, такие светлые, что порой казались грязновато-белыми. Дарье он не нравился, да и сам он не стремился к ее обществу, предпочитая флиртовать (как может флиртовать медведь в твидовом пиджаке) с одной дамой, служившей в армии и увенчанной славой. При мысли о богатствах Старого и Нового Света, перемешанных беспощадными событиями, этот господин хрюкнул, что означало саркастический смешок. Его перламутровые глазки следили за волнами. С довольным видом, поскольку был выпивши, он сказал: «Хе-хе! Если куча шедевров исчезнет, не вижу в этом ничего особенного. Ведь это лишь старое искусство…» Дарья испытала внутреннее потрясение. «Что вы хотите сказать?» – резко спросила она. Островецкий ответил: «Старое феодальное, религиозное, буржуазное искусство… Я инженер, сударыня, и не знаю ничего красивее турбин…» Дарья бросила на него колкий взгляд, который его обеспокоил. «Начинается бриз, – сказал он. – Не пойти ли нам выпить чего-нибудь горячительного?» Дарья согласилась. Ее заинтересовал высокий голый череп технократа. Ей слишком хорошо была знакома эта обобщенная идеология, теории из полированного камня эпохи эйнштейновской относительности! Островецкий больше не сказал ей ни слова. И правильно сделал: она бы его разгадала. В ресторане они поставили пластинки, а свет заходящего солнца проникал в окна, напоминая о пылающем горизонте.

Как легко ни о чем не думать и не упрекать себя в эгоизме! Вода покрывала половину земного шара; она баюкала мир и душу, давая ей свободу… какая-то дама, отведя Дарью в сторонку, попросила разрешения разгадать тайны по линиям ее руки и обнаружила прерванную судьбу (это не трудно прочесть по рукам в наше время!). «Ах, дорогая! Если бы вы захотели открыть мне свое сердце! Вы сможете, уверяю вас, я пойму все грехи, все преступления…»

– Вы видите преступления на моей ладони? – с любопытством спросила Дарья.

– О нет, дорогая! Я этого не говорила! Ну, разве я могла такое сказать?

Даме было лет пятьдесят, хотя она выглядела моложаво, с томиком Шарлотты Бронте в руках, невысокая, накрашенная, с орденскими лычками на груди; она ехала к своему мужу, чиновнику на Антильских островах. (Антильских островов несколько десятков, дама не сказала, какой именно ей нужен…)

– Нет, вы действительно упомянули преступления…

– Господи, я об этом и не думала… Вы такая милая, и сдержанная, и молчаливая…

– Разве это признаки преступления… или смертных грехов?

– Возможно, – сказала дама. – У каждого свои признаки… Посмотрите на эту черную птицу, вон там, она летит за кораблем… Не правда ли, романтично?

Одинокая птица в океане действительно выглядела «романтично». Второй раз Дарью охватило беспокойство; но очарованная, убаюканная волнами, вызывавшими в ней чувство свободы и смутную потребность любить весь мир, Дарья отогнала заботы. «Посмотрим, когда сойдем на берег…» На самом деле все было просто; это лишь случайные попутчики; Дарья не думала, что за ней следят.

Чтобы сэкономить доллары, ей следовало торопиться. Американские города, через которые она проезжала, могли бы поразить ее, если бы она не пребывала в счастливом оцепенении, и весь ее практический ум был подчинен одному – движению к цели. Эта гигантская цивилизация, эти