Правда, нет? Правда? Вы уверены, что за вами никто… никто не следит?» «Уверена, мне кажется…» «Во всяком случае, если… Вы могли узнать обо мне только в Париже, в Сорбонне… Я так напугана…»

«Чем напуганы?» – беззаботно сказала Дарья, скорее утвердительно, чем вопросительно. И пожала плечами, внезапно отстранившись, охваченная каким-то отвращением к богатству и комфорту гостиной, занавескам, скай-терьеру, который вошел, навострив уши. И что ужасного случится, если вы потеряете этот уют, мужа или любовника и прочее, если вы отправитесь в тюрьму, мадам? Контакт прервался. Дама проводила Дарью до порога. По влажному шоссе проносились автомобили. Красивые пожелтевшие деревья, росшие вдоль проспекта, описывали элегантную кривую; слегка склоняясь, они, казалось, с естественным конформизмом следовали осенней моде; просторные усадьбы среди листвы походили друг на друга как участники банкета.

За поворотом аллеи молодая женщина облокотилась на дверцу машины. Если бы Дарья пригляделась к ней внимательнее, она увидела бы, что пристальный взгляд маленькой американки был такой же, как у нее в двадцать лет. Но Дарья заметила лишь красивый жакет из серой замши, покрой которого оценила. Меньше всего узнаем мы в других взгляд нашей юности…

Белые облака неожиданно расступились, показались позолоченные холмы, самолет склонился над ожившей картой, вокруг розовых церквей лежал город, одинокий город на бесплодной земле – не походивший ни на какой другой город в мире, уснувший на закате, розовый, словно закат, окруженный пустыней, предоставленный тихому бытию… Тяжело нагруженные ослики мелкими осторожными шагами брели по улицам в акварельных тонах. Металлические скобы на окнах, широкие навесы над узенькими тротуарами… Старинная мостовая; за каждой дверью открывалась другая, деревянная, с резьбой в виде листьев. Очарованный город. Куски мяса цвета темной крови на прилавках в сумраке магазинов притягивали взор. Мясная лавка носила название «Райский цветок». Маленький чернявый мужчина нес на плече чемодан Дарьи, он мог быть черным, грязным ангелом с твердыми мускулами, с очень пылким и чистым сердечком… Униженный и гордый; такими, наверно, должны быть ангелы, когда воплощаются в маленьких индейцев.

Над прямоугольной площадью сияли в прозрачной небесной синеве белые купола, словно на старинном празднике. Высились вековые деревья, над ними старые башни кафедрального собора купались в ясном небе, бесконечном и таком чистом, таком богатом переливами цвета. Раздались крики птиц, которых что-то вспугнуло, легионы крыльев описали кривую воздушной волны от одной кроны деревьев до другой… Маленькие кафе расцвечивались всеми цветами радуги, не рассеивая надвигающиеся сумерки. Покачивались темные головы в светлом ореоле широкополых шляп, черные волосы ниспадали на плечи молодых женщин. Прошли разносчики фруктов и сладостей, они походили на огромные украшения, созданные гением палитры для услады глаз… Перед примитивной жаровней, где поджаривались, истекая жиром, куски мяса, три человека с непокрытыми головами, странно уродливые, один с лицом оливкового цвета, другой лимонно-желтого, третий с головой, походившей на мрачный череп в сиреневом свете сумерек, ловко стучали палочками по клавишам маримбы, рождая хрустальную музыку. Маленький черный ангел бросил на них жадный взгляд. Дарья дала ему знак остановиться. Какое-то время они стояли и слушали, путешественница из иных, жестоких миров и парнишка-индеец, перепачканный до самых глаз – больших темно-агатовых глаз, не более выразительных, чем полированный агат. Музыка баюкала невидимый челнок под спадающими лианами, в темных и теплых водах скользили длинные светлые ящерицы. «Как тебя зовут?» – спросила Дарья у грязного ангела, чтобы отогнать видение. «Хесус Санчес и Оливарес, к вашим услугам…» Дарья запомнила только имя «Хесус…» Послушай, Хесус, эту музыку невинности… Маленький индеец с достоинством добавил: «Вы можете звать меня Чучо, сеньора», – потому что Чучо – уменьшительное от Хесус. Музыка прекратилась, Чучо достал из кармана потертых штанов медный грош и положил в ладонь музыканта.

Дарья не захотела остановиться в гостинице для туристов, возможно, ее отпугнул холодный взгляд светловолосого путешественника, курившего на пороге с «Лейкой» на груди… «Только не эти люди, нет, нет…» «Тогда, – предложил Чучо, – есть постоялый двор дона Сатурнино…» Где лучше спать в первую ночь в Мексике, если не под крышей дона Сатурнино? «Там чисто, и не так дорого», – объяснил Чучо. – Вы не американка?» Нет, ответила она, но откуда она на самом деле, не сказала.

Главный вход «Каса де Уэспедес» выходил на голубоватую улицу, взбирающуюся в гору, похожую на море в ненастье. Освещенный двор являл собой феерический зеленый сад. Журчал фонтан. Под сенью арок лампа освещала, должно быть, бельевую: там медленно двигались две чернокожих девушки, одна в муарово-зеленом платье с красными отблесками, другая – в девственно-белом. Они казались духами этого места, но были всего лишь служанками, занятыми глажением.

Путешественница приблизилась к изваянию, окруженному широкими зелеными листьями, несомненно, очень древнему, из серой и пористой застывшей лавы. Герой или бог отдыхал сидя, положив руки на колени, сосредоточенный в своей недвижности. Голову венчала разукрашенная тиара. Лицо, крупное, как и верхняя часть тела, было тяжеловесным и строгим, внимательным и отстраненным. «Бог молчания, – подумала Дарья, – единственный из старых богов, которого нам следовало бы почитать…» Бог, казалось, ответил ей: «Добро пожаловать, сеньора», – слегка гортанным голосом – голосом дона Сатурнино, который действительно походил на изваяние, но носил небольшие седые усы и короткую белую куртку, украшенную зеленым орнаментом, у него было землистая морщинистая кожа и два золотых зуба. Дон Сатурнино ни о чем не расспрашивал. Ни фамилия, ни бумаги, ни маршруты постояльцев его не интересовали. Его короткие высказывания сопровождались словами «bueno, bueno»[21], которые ровным счетом ничего не означали; в мыслях он продолжал партию домино с доном Горгоно и с первого взгляда оценил эту путешественницу как нетребовательную, небогатую, незлобивую – одну из печальных женщин, которые иногда отправляются в пуэбло, покупают изделия гончаров, пишут, или не пишут книгу… Он отвел ее в большую, выложенную плиткой комнату, выходящую в патио. «Душ здесь, сеньорита…» Перед образом коронованной Богородицы теплилась лампада. Чувствовалась свежесть близкого пруда.

Дарья заказала бульон, курицу с рисом и устроилась во дворе рядом с чахлым кустом, часть листьев которого была зеленой, часть – ярко-красной… Дон Сатурнино присел рядом с ней и закурил. У него было лицо чудесным образом очеловеченного шимпанзе, любезное, своеобразно умное. Густые седые волосы были коротко острижены. Он посмотрел на путешественницу внимательным, лукавым и равнодушным взглядом, как бы говоря ей: «Мне нечего вам сказать, но я рад, что вы здесь; я вижу в вас многое, но мне это безразлично. Какой прекрасный вечер!» Дарья заговорила первой:

– Ваша страна очень красива.

– Verdad?[22] Наша страна прекрасна, сеньора… Страна изобилия. (Дон Сатурнино не скрывал своей гордости.) И такая отсталая!