нас к победе? Еще одна капелька справедливости, капелька человечности в океане, полном трупов? Или самая технически оснащенная из тайных и явных полиций?

«И ты, Эрна, что будет с тобой?» Эрна задумалась. Возвратиться в великую страну немых страданий? Уже во время составления своего отчета она оказалась в замешательстве, не зная, какой политической ориентации следовать. Само это незнание могло вызвать подозрение, если ориентация четко определена. Ей хотелось сказать: «Отправьте меня обратно в Ак-Аул, оставьте снова одну среди песков, с моими тетрадями, которые я потом сожгу». Невозможно. Если у неё и оставался шанс на спасение, он заключался в том, чтобы изображать слепое рвение. Добиться встречи с главой службы, произвести на него впечатление не преданностью, а учтивостью, сразу же согласиться отправиться в Париж, Рим или Триест, начать подпольную работу. В военное время требовалось знать правду о противнике, его ресурсах, потерях, надеждах. И никаких сомнений насчет врага, необходимости уничтожить его, никаких сомнений в действиях, которые превосходят преступления и становятся спасительным подвигом. Но именно в этот момент начал неодолимо подниматься туман сомнений и лжи. Х., связной, советовал: «Никогда не забывайте о том, что о нас думают люди; народы, женщины, евреи, американцы, пленные, помните о них… Это самое главное…» Самое главное, черт побери! Но как сказать об этом? Как упомянуть слухи о терроре, распространяющиеся из освобожденных стран, комментарии, которые вызывают эти слухи, отчаяние некоторых товарищей? Скрывать правду было бы преступно. Не скрывать – еще хуже… Х. говорил еще: «Для нас, дорогой товарищ, война не заканчивается… Кто знает, если даже?… Разве могут сосуществовать два столь различных мира? У нас превосходство в плане, реализме, дисциплине, у нас тайные сторонники во всем мире… Они сейчас превосходят нас технически и материально. Но это поправимо… В наше время война и мир не имеют четких границ… Бывают почти невидимые войны. Будьте очень осторожны.» Эрна, сделав вид, что согласна, запаслась долларами; у неё был прекрасный паспорт… Шли годы, войны губили миллионы невинных, исчезали города, агонизировала цивилизация, а проблемы оставались прежними… Журчала река.

– Четыре часа, – сказала Эрна, – мне нужно идти. Ты вернешься в Париж?

– Через заставу Баньоле, самым коротким путем… А ты не собираешься оставаться на кладбище? Спасайся. Когда царствует смерть, мы имеем право думать лишь о жизни.

Эти слова возмутили ее. (Мы живем лишь ради работы на благо общего дела. Какой работы? – спросил бы Ален. Человечна ли она и чиста, несет ли освобождение? Спасаясь, мы пытаемся спасти то немногое, что пока в силах спасти…)

– Уже, – произнесла она.

– Что? – спросил Ален. – Ты говоришь, словно сама с собой. Смотришь, не видя. Что с тобой?

– Ничего особенного. До свидания.

Она подумала: прощай.

IV.

Конец пути

Пусть джунгли разума зальет дождем!

В дымящейся земле столько посмертных масок,

Что не потеряно еще ничто.

Пассажиры первого корабля после катаклизма ничем не напоминали обитателей последнего корабля беглецов… Вчерашние беженцы были отмечены печатью поражения, и радости выживших в буре, некоторых из них, успевших взять с собой лишь рубашки и бумаги, раздирали и опустошали мысли о новом. Две дюжины пассажиров шведского грузового судна «Моргенстерн», «Утренней звезды», были людьми иного сорта. Они явно принадлежали исчезнувшему, исчезающему миру, миру стабильному, без апокалипсиса, где банковские счета, сделки, министерства, доступные женщины, дорогой алкоголь, заполняли все человеческое существование. Деловые люди, командированные, дамы бальзаковского возраста и молодые женщины, в большинстве имеющие военные звания. Можно было догадаться, что любовники этих женщин имеют влияние в канцеляриях и в полулегальной торговле… Господа, зачастую пьяные, вспоминали Каир, Бомбей, Москву, Сан-Паулу, Оттаву, Тунис, Сидней, как будто весь земной шар был в их распоряжении. Они вертелись вокруг шатенки в переливчатом платье, которая в свое время с парашютом высадилась в Ломбардии… Теперь парашютистка с резким смехом и хрипловатым голосом выгуливала на палубе свое мускулистое тело – она не выносила ни одиночества среди моря, ни больше трех минут разговора, полного прямых намеков на ее прелести.

Эти люди так же отличались от тех, кто был на фронте и в тылу, в госпиталях и убежищах, на станциях и дорогах, как породистые собаки отличаются от своих сородичей, брошенных в разоренных городах; или как скаковые лошади от славных длинношерстных лошадок с пронзительными глазами, которые терпеливо волокут телегу с ранеными по украинской грязи под низким серым небом…

«Домашним животным, – подумала Дарья, – тоже есть место в нашей несправедливой социологии; но они ничего не могут…» Она размышляла о том, что сегодня организация мира достигла совершенства, особенно враждебного по отношению к страдающему, лучшему человеку. Ледники Гималаев, джунгли, пустыни, океаны покорены моторами, более реальными в своем волшебстве, чем ковры-самолеты; но, ни бегство, ни осуществление мечты не стали легче. Чтобы, спасаясь от гибели, пересечь границы, необходимы бюрократические заклинания секретных служб, правительственные марки – смешные и порой мрачные талисманы; и вся эта магия действует лишь благодаря иерархии или переводу денежных средств. Обычный человек, просто человек, уже не может переплыть с одного континента на другой, как эмигранты XIX века; ему не дозволены ни бегство, ни открытия, ни предпринимательство, ни миссионерство. Судьба пионеров ему заказана, хотя еще добрая половина планеты ждет освоения… Если бы европейцам разрешили колонизировать земли за полярным кругом, Уганду, Родезию, Убанги, Мату-Гросу, нашлось бы несколько миллионов храбрецов; три четверти из них, возможно, погибли бы, смирившись с судьбой, но через столетие полюса и экватор дали бы больше ученых, философов, артистов, чем Греция золотого века (века рабства…). Над неволей народов и личностей властвует циничный обман. Контроль оборачивается против своей задачи, он кажется игрушкой в руках тех, на кого направлен. Они цепко держат в своих сетях несчастного без бумаг, апатрида, ветерана благородной борьбы (что может быть подозрительнее благородства идеалистов?), гонимого, потерявшего все документы в реках крови и городах-тюрьмах, славного европейца, которого позвали далекие земли, еврея, распятого на невообразимом кресте. После лагеря, где царили пытки и унижения, так хочется увидеть пальмы на берегу синего моря! Это должно быть неотъемлемым правом… Грабители отбросов суверенных государств, поддельные граждане псевдодемократий, торговцы по сходной цене, шпионы и распространители дезинформации, напротив, знают правила игры и пересекают Атлантический, Тихий, Индийский океаны, Желтое море, как будто законы механики и стратегические карты мира полностью им подчиняются (а может, это и так). Возможно, что в ходе пока непостижимых преобразований цивилизации, гибриды, отчаянно цепляющиеся за жизнь, ибо это их последний шанс, со временем возьмут верх…

Корабль, покачиваясь, рассекал зеленые волны. Сколько