вертикальные города, где прохожий чувствует себя незначительным, одним из многих, неожиданно осознает, что реальный мир принадлежит ему и, одновременно, что ему не принадлежит ничто, ибо он сам – ничто, лишь атом во вселенной; эти толпы так хорошо одеты, такие озабоченные, улыбчивые и одновременно суровые… Атомы не ведают о себе и о других атомах, даже в стали, где так тесно соприкасаются друг с другом… Дарья шла по улицам. На углу Бродвея ее поприветствовал Винифред; в тот же день в метро в трех метрах от себя она увидела Островецкого, он ее не заметил. Подобные столкновения атомов должны были насторожить. Путешественница предприняла меры маниакальной предосторожности, забегала в лифты, решительным шагом беглеца проходила по коридорам шестидесятого этажа, с высоты небоскреба смотрела на мегаполис чудесных сталагмитов, зияющие врата континента, куда бы бросилась вся несчастная Европа, если бы могла… Небо и море были серые, как слезы. Если бы в этот момент на железобетонных высотах показался голый череп Островецкого, Дарья бы сбежала по балюстраде и нырнула в огромную человеческую пустоту… Одинокую среди немногих зевак в плохую погоду, ее поддерживал энтузиазм, который сильнее отчаяния. Мощь людей подобна океану. Остается лишь излечить людей…

Она видела равнины, царство злаков; умывальники на маленьких станциях сияли чистотой; газеты на сорока страницах обещали самый изысканный комфорт по самым низким ценам, роскошь стандартизированных туалетов, мельтешение маленьких объявлений рядом с подробными рассказами о голоде и мрачных убийствах на других континентах… Пусть это покажется естественным, приемлемым тем, кто путешествует из одного полушария в другое, это огорчительно, но, возможно, не более загадочно, чем физическое состояние людей, выходящих из жилища, где только что, после напрасных мук агонии упокоился кто-то очень дорогой, очень великий, незаменимый… Или это доказательство тотального абсурда? Неизлечимого безумия нашей души, жаждущей справедливости, покоя, милосердия, понятий, чуждых океанам и планетам? Без равновесия, необходимого ритма, музыкальной гармонии существовали ли бы океаны и планеты? Чем был бы наш разум, милосердие, если бы они не были связаны с поисками ослепительного равновесия, присущего звездам, структуре атома, точным пропорциям переброшенных через реки мостов? Не раз Дарья, проезжая по прекрасным дорогам мимо развешанного рядами белья перед бедными домиками, сдерживала смех и слезы, немыслимо счастливая, отгоняя упорную тоску, по-детски отвечая на все вопросы: «Они живут!

Они живут! Это прекрасно, когда миллионы людей живут, в то время как…»

Ее надежда зиждилась на двух адресах в США. Если обе эти нити оборвутся, что будет? Ничего! Она хранила их в памяти долгие годы, и вот память ее подвела: однажды утром она не смогла их вспомнить, играя сама с собой, потому что была уверена, что записала их, зашифровав, в свою записную книжку и, открытым текстом, но переставив буквы, на обратной стороне стельки. Первый адрес, в Бруклине, уже не существовал, рассеялся, как дым среди дымов Нью-Йорка. От этого Дарья почувствовала себя еще более счастливой, если только это состояние трагической и восторженной эйфории можно было назвать счастьем. «Я согласна исчезнуть…» Здесь я никому не нужна, почти не нужна даже самой себе. Исчезнуть в мире, где ничто не исчезает, где выстрел в висок значит столь же мало, что и чирканье спички, исчезнуть на подъеме переполняющей меня энергии, должно быть, горько, на самом деле это не означало бы утрату надежды.

Она не остановилась. Второй адрес привел ее в маленький городок в Вирджинии, к воротам дома с белыми колоннами, похожего на мелкопоместную усадьбу в России прошлого, во времена Чехова. Дарья позвонила беззаботно, как игрок, бросающий кости в последний раз, почти уверенный, что проиграет, потому, что уже проиграл все. Чернокожий слуга ввел посетительницу в пестрый холл, слишком светлый, слишком богатый, подчеркнуто бесполезный. Нить сейчас оборвется, все это явно неразумно. Дарья осведомилась о хозяйке, и негр, вместо того, чтобы ответить ей: «Вам остается только покончить с собой, мадам, через четыре недели, если быть точным…», – сообщил: «Вас ждут, мадам? Что мне сказать?» Вовсе не ждут, и главное, ничего не говорите! «Минутку! – сказала Дарья. И написала на вырванном из записной книжки листке: «От Д.» Затем вложила листок в конверт. «Передайте, пожалуйста, это хозяйке…» Вышколенный слуга, к счастью, ничему не удивился. Дама с волосами, выкрашенными в ярко-рыжий свет, немедленно приняла Дарью в гостиной, загроможденной подушками и цветами. Дама, явно напряженная, слегка помахивала конвертом, а другой теребила колье с мелкими синими камешками. Зрачки ее расширились от ужаса.

– Что вы от меня хотите? Кто вы?

– Прошу вас простить меня… Не волнуйтесь.

– Какой Д.? Не знаю никакого Д.

«Неловкая ложь, – едва не сказала Дарья – Вам, несомненно, известно много имен, начинающихся на “д”.» Это было глупо. «Вы у меня в руках», – злобно подумала Дарья, она ненавидела эти подушки, цветы, красивый абажур… Дама разорвала конверт и листок из записной книжки на мелкие кусочки, которые бросила в пепельницу. «Вам следовало бы их сжечь», – лицемерно подумала Дарья. Дама была пухлой, с розовой кожей и очаровательным профилем любительницы удовольствий.

– Если бы вы не знали Д., вы бы меня не приняли… Вам нечего опасаться, по крайней мере, с моей стороны… Вы получили его указания. Мне нужен только его адрес…

– Но это смешно! Вы ошибаетесь! Кто вы?

Дарья, как будто ища что-то, достала из сумочки и открыла книгу в кожаном переплете – «Листья травы».

– Ах, – сказала хозяйка, вновь овладев собой, – вы читаете Уитмена?

Никогда, нигде, быть может, автор «Salut au monde» не вызывал такого мрачного беспокойства, как в этот момент. Две женщины просто смотрели друг на друга. «Вы знаете, – сказала рыжая дама, – я потеряла с ним связь много лет назад… Учтите. Он в Мексике… Не храните этот адрес у себя, запомните наизусть…»

Благословенная нить выдержала земные и исторические бури. «Мне не нужно записывать, – сказала Дарья, – у меня хорошая память». Она попыталась установить контакт: «У вас тоже, конечно…» Это означало: мы в чем-то похожи, мы знаем то, чего другие не знают и не понимают, поскольку не прошли некими тайными путями…

– Вы поедете к нему? – доверительно спросила рыжая дама.

«Да». «По тем же причинам?» «А разве могут быть другие?…» Обе женщины одновременно подумали: прошло слишком много лет, чтобы вероятной причиной стало убийство. Рыжая дама взяла в свои сухие ладони руки Дарьи, кожа которых была нежной и шелковистой. Их словно связала невидимая нить. Дама заговорила очень быстро и тихо: «Этот мир ужасен… Я верила всей душой… Не говорите ему обо мне, я больше не представляю ничего интересного. Вам нужны деньги?