– Да. – Кирилл протянул руку, взял тетрадь. – Знаю. И вам тоже вопросов не задаю. Все ответы, насколько я понимаю, здесь?

– Наверное. Не читал. – Григорий захлопал по карманам в поисках сигарет. – Все, что могу сказать – не смей осуждать Сергея! Это золотой человек. Был… Ясно?

– Вы могли бы не говорить. – Кирилл поднялся. – И я не собираюсь никого осуждать. Я уже понял… что люди слишком разные. И у каждого – своя правда.

Дневник Сергея Евгеньевича начинался со слов:

«Я сумел спасти Кирюшу».

***

Жена Сергея Евгеньевича и мать Кирилла подругами стали задолго до того, как оказались в Институте. Они вместе учились в школе, вместе поступили в университет, свадьбы сыграли с промежутком в месяц. Только детьми обзавелись в разное время – Кирилл, поздний долгожданный ребенок, родился, когда сын и дочь Сергея Евгеньевича уже заканчивали школу.

Семьи дружили. Хотя отец Кирилла, сделав головокружительную карьеру, к сорока годам возглавил ведущие проекты Института, а Сергей Евгеньевич выше заведующего лабораторией не поднялся.

«… Разумеется, Володя предлагал мне другие варианты. Но мы оба хорошо понимали, что административное кресло мне претит, а своего потолка, как ученый, я достиг. В отличие от него. Вот уж кто никогда не жаловался на отсутствие идей! И замечательно умел заряжать своей работоспособностью других. Володя был удивительно талантлив – и по Кирюше уже сейчас можно сказать, что это достойный сын своего отца. От Юли, впрочем, мальчик тоже многое перенял. Доброту, непосредственность, веру в хорошее. Желание помочь всем и каждому… Даже не знаю, на кого из них, отца или мать, Кирюша больше похож…»

В день, когда все случилось, отца Кирилла в Институте не было, улетел на конференцию. Мать погибла сразу, как и жена Сергея Евгеньевича.

Выжившие сотрудники Института срочно перебирались в Бункер – знали о его существовании не все, и Сергею поневоле пришлось стать одним из проводников. Мысль о том, что происходит сейчас с его собственными детьми – на каникулы оба уехали в деревню к теще – Сергей пока отложил. О Кирюше вспомнил, заметив в руках у одной из сотрудниц фотографию малыша в ярко-синей курточке. Такой же, как у Кирюши…

Детский садик – вот он, через дорогу. Бежать недалеко. Сергей надел костюм радиационной защиты. Выжил, очевидно, благодаря ему, хотя долго лежал потом с высокой температурой.

«Может, и моих кто-то… Вот так…»

До тещиной деревни он сумел добраться лишь через год. Чтобы узнать, что коттеджный поселок смыло потопом, ни одного живого человека в радиусе тридцати километров не осталось.

«… Они все плакали – все, кто выжил. Воспитательницы и нянечки, судя по всему, погибли сразу. Все тянули ко мне руки… Но я искал Кирюшу. И нашел. Вместе с ним подхватил еще двоих малышей, чьи кроватки стояли рядом, больше не унес бы. Завернул всю троицу во второй комбинезон. Прокричал детишкам, чтобы выбегали в коридор, и бросился прочь. Плач тех, кто остался, до сих пор стоит у меня в ушах.

… Верующие люди полагают, что есть некий высший суд. Там, дескать, каждому воздастся по делам его… Ну что ж, ждать осталось недолго. Скоро я доподлинно узнаю, совершил в тот день подвиг или преступление. Когда мы вернулись в детский сад – в этот раз со мной пошел Михаил – живых там уже не было.

… Собирался ли я рассказать тебе обо всем? Разумеется, собирался. Когда-нибудь, потом. Когда ты станешь взрослым… Тот непостижимый факт, что повзрослел ты, едва перешагнув порог Бункера, осознал, к сожалению, слишком поздно.

А вот Герман от своих воспитанников ничего не скрывал. Когда я выяснил, что всем до единого ребятам известно, что они – «приютские», и когда-то от многих из них отказались собственные родители, у нас состоялся очень тяжелый разговор. Герман тогда ответил просто: «Пусть лучше узнают от меня, чем какая-нибудь сволота в рожу ткнет». Герман никогда не боялся жестоких решений – так же, как и твой отец.

Володя тоже ничего не боялся. Он был одержим познанием. Идеей сверхустойчивого материала грезил еще с университетских времен.

«Представляешь, Серж, что это даст? Представляешь, какие это перспективы для науки?»

Тогда мы – я, твоя мама, наши друзья – только по-доброму над ним посмеивались. А Володя работал. Думал и творил, ни на секунду не останавливаясь.

«Ты знаешь, я верю, что Менделеев изобрел таблицу во сне, – признался он как-то. – Мне тоже иногда такое снится… Ух! Вставай да записывай».

Мы смеялись – а он записывал. На конференцию, в день, когда все случилось, полетел с уже готовым открытием.

… Я долго не связывал эти два события. Отталкивал от себя, возможно… Не хотел их связать. Боялся оказаться правым. Сейчас, когда до смерти остались считанные часы, бояться уже нечего.

Мне рассказывают, сколько времени ты проводишь в архивах. Я знаю, что ты умный мальчик, и о многом догадался без моего участия. Рано или поздно ты придешь к тем же жестоким выводам, что и я… Так вот. Я хочу, чтобы ты знал: я ни в чем не виню Володю. Я до сих пор не уверен в том, что его открытие и то что случилось – связанные вещи. И, как бы там ни было, сын за отца не в ответе. Я пишу это лишь потому, что внезапно понял: Герман был прав. Рассказывая своим ребятам о том, что когда-то их предали, был прав. Тем самым он помог им стать сильнее. Разъяснил, к чему готовиться. Показал, каким жестоким может быть окружающий мир – и, боюсь, в нынешних условиях это единственный верный путь. А мое время и время таких, как я, очевидно, закончилось в день, когда все случилось.

… Лишь тебе решать, каким путем пойдешь ты. Стоит ли рассказывать жестокую правду Олегу и Даше – о том, что выжили они исключительно потому, что повезло оказаться рядом с тобой, или позволить им дальше верить в то, что вокруг есть просто добрые люди – решать тебе. Я же, прости, умываю руки, поскольку более не считаю себя вправе советовать. Обо мне не горюй, я ухожу без сожалений.

Будь счастлив, мальчик мой.

С любовью

Сергей».

На этом дневник заканчивался. Между страниц Кирилл нашел фотографию: мужчина и женщина на берегу моря.

Мужчина обнимает женщину за плечи. Женщина подняла на руках, показывая камере хохочущего малыша в панамке. Перед ними на песке крупными буквами прочерчено: «Кирюше – 1 год! Ты станешь настоящим ученым! Ура!!!»

Каждую ночь перед обедом Олег ходил на процедуры. Месяц назад Григорий Алексеевич категорически поставил ему диагноз «ожирение», прописал диету и обязал еженощно лежать на массажере.

Диета – это было еще полбеды, Валентина Семеновна Олега жалела и подкармливала, втайне считая затею Григория Алексеевича блажью. А вот массажер Олег ненавидел всеми фибрами души, проклинал, как только мог. И сегодня мольбы, видимо, дошли куда надо: изуверский аппарат, едва начав жужжать, сломался.