Или нервничает? Надя до сих пор не видела Прохорова рассеянным, а сейчас он был именно таким.

– У нас есть предположение, что он не просто так с вами познакомился в кафе.

Надя нахмурилась:

– Мне нужно волноваться?

Прохоров помедлил, ожидая, пока официант отойдет от стола, и ответил:

– Нет, если то, что вы сказали мне раньше, правда… Что вы не общались с ним, – уточнил он.

– Это правда. Ни разу не говорили и не встречались.

– Очень хорошо. Тогда проверка не покажет ничего тревожного.

– Павел, скажите, насколько все плохо? – слегка помедлив, спросила она.

– Насколько я могу судить, у вас все как раз хорошо. Вы отлично справились со своей работой, приостановили выплату по страховому случаю, в котором фигурирует Воронцов, – Прохоров говорил негромко и смотрел чуть в сторону, а Надя с цепкостью художника изучала его черты, разбирая их на тени, углы и оттенки и укладывая в копилку памяти.

– Надо сказать, вы и здесь мне помогли. Если бы не тот короткий разговор по дороге к станции, я, возможно, и не обратила бы внимания на этот иск. Хотя сумма приличная…

– Ко мне сегодня заезжал ваш руководитель, Бабаев. Он как раз вернулся из Тверской области. Судя по тому, как выглядит пожарище на месте стройки, Воронцов хотел получить выплату незаконно. Но это вы еще обсудите на работе, – буднично рассказал Прохоров и слегка повысил голос: – В общем, вы молодец, Надя. Профессионал. Сэкономили компании большую сумму.

– А то, что я нашла у себя эту визитку, – об этом Бабаев знает?

– Если вы не говорили, то вряд ли. Думаю, ваше имя в этом деле вообще не должно фигурировать.

– А как же показания Наташи? Набоковой?

– По ним проведена проверка, они не подтвердились, – спокойно ответил Павел.

Надя поставила чашку на стол, откинулась на спинку кресла и скрестила на груди тонкие руки.

– Вы снова делаете мне любезность?

– Да ладно вам, – поморщился Прохоров. – Тут реально нет состава, зачем я буду вас дергать.

– Все равно большое спасибо. Я вам невероятно признательна на самом деле…

Он протестующе махнул рукой, прерывая, а потом набрал в легкие воздуха, будто собирался нырнуть, и проговорил:

– Надя, я должен вам кое-что сказать… – Он помедлил и с облегчением понял, что она готова слушать, не поторапливая и не перебивая. – Еще весной… Когда я увидел вас впервые и понял, что вы мама Алексея, для меня это стало событием. В личном плане.

Он откашлялся и перевел взгляд с обивки Надиного кресла на ее лицо:

– Простите, я волнуюсь. – И нахмурился, словно сердясь на нее за то, что вызвала в нем сильные эмоции.

Она молча ждала.

– Я вам сказал правду тогда в Кратово. Я не стал вас сажать за кражу, потому что считаю тот случай недоразумением, симптомом, а вас – человеком, которому не место там, куда я вас мог отправить. Это не ваша судьба.

Надя смущенно откашлялась, поерзала в кресле и, взяв со стола льняную салфетку, начала машинально перебирать и растягивать упругий край ткани.

– Только не благодарите. – Не дав ей заговорить, он наконец решился перейти к главному. – Надя, вы мне очень нравитесь. У меня маму звали так, как вас. И вы на нее похожи – а она была лучшей женщиной на свете. И я одинок, в смысле свободен.

Его глаза потемнели, и Наде вдруг стало страшно: таким огромным, значительным и одновременно беззащитным показался ей в эту минуту Прохоров. И ведь как-то надо реагировать, отвечать…

– Я живу один и, когда узнал, что вы уехали из Москвы, подумал, что, возможно, я могу рискнуть… предложить вам свое общество.

Напряжение стало совершенно невыносимым, и, чтобы прервать его, она заговорила, то медленно, то убыстряя темп, и незаметно для себя тихонько стучала маленькой рукой по краю стола, словно пытаясь придать своим словам дополнительный вес:

– Павел, я… Очень ценю то, что вы сейчас сказали. И то, что вы сделали для меня. Леша от вас в полном восторге, он теперь даже думает отказаться от адвокатуры, чтобы работать с вами. Для меня все это очень важно, понимаете? – он кивал в ответ, снова глядя в сторону, потому что уже понимал, что будет дальше. – Но я вернулась к мужу.

– Насовсем? – Он вдруг вскинул голову и посмотрел на нее с вызовом, как старшеклассник, который осмелился при всех позвать на свидание самую красивую девочку в школе.

– Я не знаю, – выдохнула она. – Но вы ведь разбираетесь в людях… И понимаете, что я сделаю все, чтобы сохранить брак. У нас за плечами больше двадцати лет семейной жизни, знакомы мы и вовсе лет тридцать. Такими вещами не разбрасываются. Во всяком случае, я… Я не разбрасываюсь. И я не думаю, что готова к новым отношениям.

Пауза слегка затянулась, и Надя открыла было рот, чтобы продолжить, но Павел остановил ее легким движением ладони:

– Я понимаю. Что ж, Надя, пусть у вас все сложится. Но я должен был попытаться.

И он, поднявшись, слегка поклонился Наде и быстро пошел к стойке, вытаскивая бумажник из внутреннего кармана куртки.

Надя не отрывала от него глаз, пока он не вышел из кафе, а потом поднесла к носу запястье, зажмурилась и глубоко вдохнула облако аромата, в котором сквозь ноты марципана явственно проступили тона мускуса и амбры.

«Волчица, – вспомнила она название духов. – Интересно, захочу ли я теперь их купить».

Глава 38

Пересохшие губы цеплялись друг за друга тонкими заусеницами потрескавшейся кожи. Язык распух и ворочался во рту подыхающим тюленем. Смертельно хотелось пить. За время, проведенное взаперти, она обшарила уже все закоулки погреба и не нашла ни капли жидкости. Она бы убила сейчас за стакан воды, за любую оставшуюся наверху бутылку.

Горло саднило от криков и сухости. Но ее до сих пор не услышали и, наверно, уже не услышат. Продух – малюсенькое оконце под потолком погреба – выходил в сад, а сам дом стоял глубоко на участке. Не докричишься.

Она прикидывала, кто ее хватится и начнет искать. Выходило невесело. С Ликой они во время последней встречи, кажется, поссорились. С Надей поссорились точно. Леша, обрывавший телефон с того вечера, как она осталась в Кратове одна, привык, что его звонки остаются без ответа. Невероятно глупо погибать вот так. Даже не верится. Неужели это может быть – чтобы в двадцать первом веке, в центре оживленного дачного поселка человек просто сгинул и никому не было до этого дела?

Глаза устали выискивать в густом подвальном полумраке хоть что-то, на чем можно задержать