Я посмотрела на Майка – он выглядел странно задумчивым, как будто я сегодня подкинула ему очередной ключик.

– Энрике, ты со мной? Я… я не хочу одна.

«И не смогу»

Друг не подвел. Не выказав ни малейшего удивления моим внезапно прорезавшимся вокальным талантам, согласился сразу же.

– Конечно, mi alma, начинай, а мы подхватим.

Помедлив еще немного, но не колеблясь, а собираясь с духом, я подошла ребятам, они подвинулись и подали мне микрофон. И глядя на всех тех, кто смотрел на меня, вдруг очередной выпадающий осколок прошлой жизни встал на место, и я поняла, что все правильно. Время пришло.

Произнеси моё имя,

Я буду знать, что ты вернулась,

На время ты снова здесь.

О, давай вспомним о том,

Что можем вспомнить только мы вместе.

Расскажи мне о том, что было до моего рождения, о том, что было в детстве.

Ты касаешься моей руки,

Когда цвета оживают в твоём сердце и в твоём сознании. [150]

Пение растворяло, разрывало на мелкие брызги сердце, поднявшееся к горлу. Вся муть, скопившаяся во мне, темный ил, осадком осевший на дно души, вдруг поднялся черной волной, бунтуя против того, что я сотворила со своей жизнью, с собой. Хрустальные слова несложного мотива сложились в огненные слова на стене, требуя остановиться, прекратить уничтожать самое себя. В момент, когда телом владела музыка, невозможно было продолжать лгать себе в том, что я счастлива, что я живу ту жизнь, которая мне нужна. Стоя на пороге распахнутой комнаты, еще боялась зайти в неё, но уже знала, что не смогу повернуть назад, что эта точка – поворотный момент, и мое хрупкое искусственное равновесие подходит к концу, грозя в очередной раз перевернуть мир.

Чтобы снова быть собой мне придется пересечь границы времени, оставить настоящее.

Скоро что-то изменится.

* * *

– Я категорически против, чтобы ты пела в группе с этими латиносами!

Поздней ночью такси высадило нас у отеля, но мы не торопились войти внутрь. Проспорив всю дорогу, так и не пришли к согласию. Энрике, будь неладна его доминиканская экспрессивность, после моего исполнения взял и предложил мне петь у них в группе, а двое его друзей горячо поддержали. «Нам как раз необходим женский вокал». Что-то теплое разлилось во мне при мысли о том, что я снова смогу выступать на сцене, но резко помрачневшее лицо Майка навело на мысли, что с этим вопросом все пройдет не гладко. Мне хватило терпения взять время на раздумья, хотя внутри все бурлило от радости. При всех Майк сдержался, но, стоило нам сесть в машину, как он первым делом заявил:

– Ты, конечно же, откажешься.

То новое чувство самосознания, накрывшее меня во время пения, все еще владело мной, и я не промолчала как обычно, проглотив обиду. Волна кристальной злости смыла привычную неуверенность и нежелание спорить, я ответила резко:

– Нет. Я соглашусь.

Он ожег меня гневным взглядом, но не стал развивать ссору при таксисте. Всю дорогу мы кипели, как вода для спагетти, подбирая обидные аргументы, и лишь ступив на тротуар, бросились в бой.

– И так все просто у тебя? Согласишься, даже не посоветовавшись со мной?

– Нет, почему же, давай посоветуемся.

– Тогда мой ответ – нет.

– Я как-то иначе представляла себе общие решения.

– Есть только одно решение: я против, и ты отказываешься.

– Но если я хочу!

– До этой самой минуты я ни слова от тебя не слышал о том, что ты этого хочешь!

– А сейчас вот взяла и захотела!

– Ты не посмеешь сказать «да»!

Он схватил меня за руки, в его глазах плескалось бешенство. Но мне было плевать.

– А то что? Что ты сделаешь? – я смело встретила его взгляд, попробуй, останови меня.

Какое-то мгновение Майк с такой силой сдавливал мне плечи, что я думала: вот еще чуть-чуть – и переломает, но он выдохнул, оттолкнул меня. Я отскочила на шаг, нервно обхватив себя руками. Мы глядели друг на друга ошарашенно, как чужие.

– Я почти ударил тебя.

Да. И причинил боль. Многое в отношении Майка ко мне не было нормальным, но я никогда не боялась того, что он обидит меня по-настоящему. Удивительно, но для меня и сейчас ничего не изменилось. Без страха я подошла к нему, дотронулась до плеча: остынь. Давай не будем спорить.

Он не обнял меня, отстранившись на вытянутую руку, разглядывал, как ядовитую бабочку, случайно севшую к нему на ладонь.

– Ты заставляешь меня терять контроль. Почему тебе так нужно это пение? Оно отнимет тебя у меня, поставит между нами новые границы, зачем ты стремишься отдалиться? Что я не даю тебе, что ты хочешь найти там?!

Сглотнув, я надолго замолчала. Он был сейчас настолько близок к истине, насколько я еще сама не понимала. Голд всегда ругал меня за то, что я, попав в трудную ситуацию, никогда не ищу решения – лишь способ найти лазейку и сбежать. Но я была пока не готова признать истину. Привстав на цыпочки, взяла лицо Майка в ладони.

– Неужели ты всегда был таким старым?

Он замер.

– О чем ты?

– Неужели ты всегда был таким: безжалостным, контролирующим, знающим правильные ответы, закрытым? Никогда не совершал безумные поступки? Никогда не был увлечен чем-то настолько, что дрожали руки, так тебе хотелось? Никогда не тратил свое время на что-то ненужное? – шепотом я добавила. – Никогда… не боялся?

Под светом фонарей его глаза казались прозрачными, вечными.

– Никогда.

Он лгал.

Я кивнула в ответ на отзвук какой-то не до конца оформившейся мысли, погладила его по щеке. Значит, быть посему.

– Я пойду домой. Завтра позвоню.

Уходя, я не оборачивалась. Знала, что он не окликнет, не догонит, не передумает. Я шла по длинному проспекту и чувствовала стальную нить его взгляда между лопаток. С каждой секундой она натягивалась все сильней, грозя выдрать кусок сердца. Еще мгновение, еще и поворот, и я побегу…

За спиной раздался звук шагов. Но не таких, как будто кто-то идет, а как будто кто-то… отбивает чечетку. Я замерла. Мне послышалось. Это все нервы. Но стук подошв не смолкал. Невидимые ноги громко отбивали ритм, выбивая из асфальта музыку.