В ванной я вывернула ручку смесителя до максимума, встала под тугие, мощные струи – температура воды была слишком высокой для меня, я плакала под обжигающим потоком, плакала так долго, пока внутри меня не стало так же горячо и чисто, как снаружи. Потом вытерлась насухо полотенцем и вернулась в кровать к мужчине, который за эти шесть месяцев пророс сквозь меня как вишневое дерево и его слова, поступки, мысли пробивались сквозь мою кожу тонкими ветвями, заполнил мое нутро от мозга до внутренностей, но ни разу, ни разу за все время, проведенное с ним, я не смеялась так, как сегодня.

Утром я составляю планы, а днём делаю глупости. [152]

К декабрю я достигла верхнего витка нервного истощения. Семимильными шагами надвигалось Рождество и его нужно было с кем-то проводить. Роуз каждый день присылала предложения от туристических компаний, предлагающие то уик-энд в заснеженном шале в горах Солт-Лейк-Сити, то неделю на островах Тенерифе. Майк планировал провести праздник в Хэмптонс[153] в компании деловых партнеров и настойчиво звал меня с собой, явно намереваясь совместить дела и отдых.

Вместо того, что сразу же отказать им и уехать к родителям в Уэстбрук, я загнала себя в ловушку, дав расплывчатые обещания обоим и теперь каждый из моих любовников был уверен том, что Рождество я отмечаю с ним. Казалось бы, что сложного – просто сказать «нет» и успокоиться, но столь очевидное решение никак мне не давалось, и каждый стремительно ускользающий день я клялась себе, что «Завтра. Завтра решу этот вопрос» – и конечно же, не решала.

Я стала плохо спать. Звонки телефона заставляли вздрагивать, и я сначала секунд пять смотрела на имя звонящего, прежде чем находила силы поднять трубку и продолжить лгать. Порой я испытывала сильнейшее желание начать молиться, и только бесконечное недоверие к божественным силам и глухое упрямство, только и определявшее мою сущность в те дни, не давали мне переступить порог церкви. Подспудно мне хотелось перевести себя за черту, довести до состояния выжженной пустыни, чтобы не слышать голосов совести и чести, не чувствовать эти уколы боли оттого, что я опоздала и пути назад нет, я не могу признаться никому без того, чтобы не потерять всех.

В десятых числах месяца я заболела – не серьезно, обычная простуда и насморк. Но температура внезапно оказалась высокой и держалась около трех дней, поэтому Джуд настоял, чтобы я не выходила на работу немедленно, а отлежалась еще неделю. Уверив Майка и Роуз, что меня не требуется нянчить и спасать, я с облегчением выключила телефон, сославшись на необходимость сна и отдыха, и забралась в кокон своего дома. Каникулы у Маризы еще не начались, но как только я почувствовала себя лучше, первым же делом позвонила в школу, отпросила дочку на несколько дней, и мы устроили себе нечаянную репетицию Рождества. Было так хорошо и умиротворенно никуда не спешить, ни о чем не думать – все заботы куда-то вдруг отодвинулись, стали неважными, давящее чувство ушло с висков и груди, стало легче засыпать, появился аппетит. Мы распечатали с Маризой стопку рецептов для новогоднего стола и самозабвенно пекли то шоколадное полено и творожный штоллен, то имбирное печенье и фигурные перцовые пряники из «Вертихвоста»[154], украсили ель, начали затяжную партию «Монополии», расчистили столик для паззла на тысячу деталей и за один присест сложили половину гигантского дымчатого кота. Время после ужина проводили за просмотром дурацких, согревающих душу фильмов, пачками транслируемых по Холлмарку.

В один из таких вечеров я, досматривая «Рождественскую историю»[155] в одиночестве – Мариза дремала, положив голову мне на колени, впервые задумалась, почему же позволила загнать себя в клетку, почему в очередной раз отдала право на распоряжение своей жизнью кому-то другому. Мысль была робкой и слабой и, не оформившись до конца, исчезла, но оставила после себя обещание – «я еще вернусь». Я знала, что медленная и слабая, и там, где другие не медлят, я торможу и оглядываюсь назад, но также и то, что, набрав разгон, меня не остановить. Вдруг наконец-то стало ясно и спокойно – это ощущение тоже не задержится со мной в тот момент, но однажды изучив его, я знала, что в нужный час смогу решиться. Это было последнее, что я запомнила, соскальзывая в глубокий сон, а утром проснулась совершенно здоровой и отдохнувшей.

Небо как будто только и ждало, когда же я определюсь, чтобы определиться самому. Все решилось до смеха легко. Я позвонила Майку и сказала, что Рождество мы с Маризой проведем у подруги. Он был ожидаемо недоволен, но слишком занят для того, чтобы настаивать по-настоящему и, немного поругавшись, неохотно уступил. Я задумалась над тем, что обида Майка не задела меня, лишь на мгновение, а потом набрала Роуз и мы, перебрав несколько вариантов, сошлись на том, который включал Юту, Маризу, конные прогулки, лыжи и каток. Не относящаяся к породе активных путешественников, я знала, что мои спутницы не получат удовольствия от размеренного лежания перед камином и хотела их порадовать насыщенной программой.

Довольная тем, как ловко все устроилось, я целую неделю наслаждалась спокойной жизнью, не подозревая, что где-то надо мной уже тихонько смеются боги.

* * *

– Нет, нет и нет! Я не поеду в Уэстбрук! Мы не так договаривались!

– Милая, мне очень жаль, но пойми, у Роуз поменялись планы, я тоже расстроена, но мы весело проведем время и у дедушки с бабушкой…

– Так нечестно! – всегда мирная Мариза практически кричала, прижав кулаки к бедрам. Ее лицо пылало под стать волосам, в глазах сверкали злющие слезы. Я сделала к ней шаг, но она отпрянула от меня, скорчив кривую гримасу.

– Ты обещала. Вы обе мне обещали.

Я беспомощно бросила взгляд на присутствующую при этой безобразной сцене Роуз. Противоречивые чувства мешались в моем сердце. Хотелось одновременно и обнять Маризу, и наорать за столь гадкое поведение. Я действительно понимала ее чувства – или может, лишь думала, что понимала, но больше сердилась на то, что она вдруг отказывается быть послушной в момент, когда это необходимо мне. Ситуация выходила за рамки привычного сценария, отработанный алгоритм: обнять, пожалеть, пообещать поход в кино – засбоил, а я не справлялась с форс-мажором, сама издерганная настолько, что была не в состоянии сохранять невозмутимость и равновесие. Чувство стыда перед Роуз и ощущение того, что я плохая, ужасная мать, лишь подогревали градус кипения и я чувствовала, что сейчас или заору, или расплачусь.