сам себя не исцелишь? Вставай, тебе пора вещать с амвона! Подумать только, и этот человек наставляет нас!”… Что за благо – знать по опыту, от чего избавил меня Иисус Христос; понимать масштабы Его искупительной жертвы; на собственной шкуре прочувствовать, какого состояния не допустил для нас Спаситель!..»

«Вот что происходит со мною почти ежедневно. Я сделался объектом дискуссий. Святые отцы спорят, вправду ли я одержим? Возможно ли, чтобы служитель Господа испытывал подобные муки? Кто-то говорит, это меня наказал Господь за мои иллюзии; кто-то утверждает, что причина в другом. Сам я остаюсь спокоен и лишен всякого желания изменить мою судьбу, ибо убежден: нет ничего благостнее самой последней крайности…»

(В последующих письмах Сюрен развил тему. По его мнению, Господь использует одержимость для очищения, которое предшествует озарению. «Господь весьма часто, по милости своей, позволяет дьяволу завладеть душою или вселить в человека навязчивую идею, если Его, Господа, замысел – вознесение этой души к вершинам святости». Бесы не могут подчинить волю и ввергнуть одержимого во грех. Сколько бы одержимый ни хулил Бога, сколько бы ни кричал о ненависти к Нему – это не пятнает душу. Наоборот, идет во благо, ибо, максимально униженный, человек чувствует то же самое, что чувствовал бы, если бы святотатствовал по своей воле. Такое унижение, такое страдание – это «горнило, где до самой сердцевины, до мозга костей, сгорает всякое себялюбие». Вдобавок Господь сам трудится над страждущей душой, и трудится «столь усердно, предпринимает усилия столь достойные восхищения, что всякий назовет душу, коей уделено Господне внимание, одним из чудеснейших созданий».)

В конце письма Сюрен просил д’Аттиши сохранить его откровения в секрете. «Кроме как исповеднику и вышестоящим духовным отцам, я никому не сознавался». Увы, напрасная просьба. Отец д’Аттиши предал письмо огласке. Его многократно переписали, копии разошлись по рукам, а через несколько месяцев письмо даже было напечатано отдельной брошюрой. Заодно с преступниками в розыске и шестиногими телятами отец Сюрен теперь развлекал невзыскательную публику.

Левиафан с Изакароном всегда были поблизости. Однако между атаками бесов на свое тело и ни на секунду не выпуская их из головы, Сюрен умудрялся выполнять свою миссию – наставлять на путь добродетели сестру Жанну. Если она бежала прочь – он настигал ее. Загнанная в угол, сестра Жанна ярилась – Сюрен не обращал внимания. Опустившись рядом с нею на колени, он молился за нее; сидя рядом с ней, он шепотом излагал духовную доктрину отца Лалемана – даром что сестра Жанна отвращала слух свой. «Внутреннее совершенство, смирение пред Святым Духом, очищение сердца, покорность Господней воле…» – повторял Сюрен. Бесы сестры Жанны корчились и хихикали. Но Сюрен не сдавался, даром что сам, в своем разуме, слышал рычание Левиафана и непристойности Изакарона – беса похоти.

Противостояли Сюрену не одни только бесы. Даже в часы прояснения рассудка – точнее, особенно в часы прояснения рассудка – мать-настоятельница испытывала к своему наставнику глубочайшую личную неприязнь. Во-первых, потому, что боялась его – боялась, как бы он не понял, кем она является на самом деле (на пятьдесят процентов лицедейкой, на пятьдесят процентов – нераскаявшейся грешницей, на сто процентов – истеричкой). Сама она это понимала в «светлые» периоды. Сюрен умолял ее довериться ему. Ответом бывали завывания адских исчадий – или заявления монахини, что сознаваться ей не в чем.

Отношения между бесноватой и ее экзорцистом осложнял тот факт, что на Пасхальной неделе сестру Жанну вдруг обуяло «крайне сильное и противозаконное влечение» к мужчине, которого она так боялась и ненавидела. Сознаться в этом было выше ее сил – Сюрен сам, после трехчасовой молитвы перед святым Распятием, упомянул «неподобные соблазны». «Если кто-нибудь когда-нибудь бывал по-настоящему ошарашен, это как раз я», – пишет сестра Жанна. Было уже поздно, Сюрен ушел, оставив свою подопечную переваривать случившееся. В конце концов она решила изменить не только свое поведение по отношению к Сюрену, но и весь стиль жизни. Решение приняла воля сестры Жанны, или, иначе, сознание. Подсознанием заведовали бесы, и у них имелся свой взгляд на ситуацию. Отныне, стоило сестре Жанне взяться за книгу, мозг отказывался воспринимать написанное. Если она начинала размышлять о Боге и предании Ему своей души – ее постигала кошмарная головная боль, вдобавок «путались мысли и наваливалась слабость». Против этих симптомов Сюрен предлагал одно средство – созерцательную молитву. Сестра Жанна согласилась попробовать. Бесы взбеленились. При первом упоминании о внутреннем совершенстве они заставили Жаннино тело биться в конвульсиях. Сюрен уложил одержимую на стол и накрепко привязал веревками, чтобы она и шевельнуться не могла. Затем преклонил колени и зашептал сестре Жанне на ухо, как надо молиться. «Своей темой я сделал обращение сердца к Господу и желание сердца всецело посвятить себя Ему. Я выделил три отправные точки и объяснил каждую вдохновенно и сообразно с состоянием матери-настоятельницы». Процедура повторялась каждый день. Опутанная веревками, словно готовая к хирургическому вмешательству, мать-настоятельница была в Господней воле. Она рвалась, она вопила; но сквозь шумы проникал голос человека, который желал ей только блага. Иногда Левиафан бросал терзать Жанну и принимался за Сюрена, лишая его дара речи. Одержимая исторгала дьявольский хохот. Но вскоре Сюрену удавалось справиться с бесом, и он продолжал молитву ровно с того места, на котором остановился.

Когда бесы впадали в особенный раж, Сюрен тянулся к серебряному ларцу с облаткой, кою и прикладывал к сердцу матери-настоятельницы либо к ее челу. Следовала конвульсия, а потом «мать-настоятельница бывала охвачена душевным трепетом, который указывал, что она полна любви к Господу; я между тем шептал ей на ухо речи, вдохновленные самим Господом. Она слушала очень внимательно, по всей вероятности, вспоминая свои прегрешения. Воздействие на ее сердце было столь мощно… что она обливалась слезами».

С сестрой Жанной происходила трансформация – но в контексте истерии, на сцене воображаемого театра. Восемь лет назад, будучи совсем молоденькой монахиней, сестра Жанна пыталась добиться расположения аббатисы – тогда она разыгрывала из себя святую Терезу номер два. Правда, повелась одна только старуха настоятельница. Добившись цели, то есть получив в свои руки всю обитель, сестра Жанна потеряла интерес к мистицизму. Затем, откуда ни возьмись, появилась эротическая фантазия, которую она нарекла Урбеном Грандье. Невроз прогрессировал, каноник Миньон помянул бесов, попробовал экзорцизм, дал сестре Жанне прочесть труд отца Михаэлиса о процессе над Жоффриди. Сестра Жанна прочла – и увидела себя королевой одержимых, и возжелала быть среди них первой во всем – в богохульстве, в звукоподражании свиньям, в сквернословии, в исполнении акробатических элементов. Разумеется, она знала: