«все душевные недуги проистекали из ее нрава»; знала также, что «винить в сих недугах следует себя одну, но отнюдь не искать им посторонних причин». Под влиянием Михаэлиса и Миньона природные изъяны превратились в семерку бесов. И вот эти бесы зажили своей жизнью, сделались хозяевами сестры Жанны. Чтобы избавиться от них, придется сначала искоренить дурные привычки и стремления. А для этого, как внушал новый наставник, сестра Жанна должна молиться, открывая себя божественному Свету. Сюренов пыл оказался заразителен; сестру Жанну тронули его честность и тот факт, что, даже являя все симптомы собственной одержимости, отец Сюрен знал, о чем говорит. Наслушавшись Сюреновых речей, сестра Жанна и сама захотела приблизиться к Господу – но лучше бы придать процессу зрелищность, собрать большую аудиторию. Пусть сестрой Жанной восхищаются. Она была королевой бесноватых; теперь она станет святой – точнее, прослывет святой – таково было ее истинное желание. Пусть ее канонизируют здесь и сейчас, пусть приписывают ей способность творить чудеса, пусть ей молятся…

И сестра Жанна окунулась в новую роль с головой – совсем как в прежние свои роли. Начав с тридцатиминутной созерцательной молитвы, она быстро довела время до трех, а затем и до четырех часов в день, а чтобы тело ее сделалось готово к просветлению – подвергла себя целому ряду ограничений физического характера. Пуховую перину – прочь; отныне сестра Жанна спала практически на голых досках; пищу ее поливали вместо соуса полынным отваром; она носила власяницу и пояс, утыканный гвоздями; она бичевала себя минимум трижды в день, и порой (во всяком случае, так она пишет) – в сутки набегало целых семь часов бичевания. Сюрен, свято веривший в пользу хлыста, поощрял сестру Жанну к этой практике. Он заметил: бесы, хохотавшие надо всем, что связано с Церковью, испарялись уже через несколько минут хорошей порки. Вдобавок хлыст отлично годился и для излечения меланхолии. Кстати, и святая Тереза сделала подобное открытие. «Повторяю (ибо видела меланхоликов и имела с ними дело), что нет средства от меланхолии, кроме физического воздействия, причем годится любое… Если слов недостаточно, прибегайте к телесным наказаниям; если мягкие их формы не помогают, используйте формы жесткие». Может показаться несправедливым, добавляет святая, «наказывать слабую, беспомощную сестру, как если бы она была крепкого здоровья». Но, во-первых, помним: невротики причиняют огромный вред душам ближних. Более того, «я свято верую, что очень часто дурное исходит от духа, полагающего, будто ему все дозволено; от духа мятежного, который следует смирить… Сатана высматривает и намечает для себя души, обуянные этим недугом [меланхолией]. В наши дни она более распространена, нежели прежде; причину я вижу в том, что ныне всякое своенравие и потворство своим желаниям зовется меланхолией». Среди лиц, уверенных в абсолютной свободе воли и в изначальной порочности человека, такой способ обращения с невротиками считался очень эффективным. Вот интересно, сработал бы он сейчас? В отдельных случаях, пожалуй, да. Но для большинства (в теперешнем интеллектуальном климате) «проговаривание» дает лучшие результаты, нежели шоковая терапия, связанная с нанесением самому себе телесных повреждений.

Однако из-за регулярных сеансов экзорцизма и зрителей, которые толпами ходили в урсулинскую обитель, часовня при оной сделалась слишком шумным местом; как прикажете в такой обстановке шептаться с духовным наставником? И вот в начале лета 1635 года сестра Жанна и ее личный экзорцист перенесли свои встречи на чердак. Непосредственно под черепичную крышу была водворена решетка для исповедей. Сюрен давал наставления либо пространно излагал своей подопечной мистическую доктрину. Сестра Жанна, приникнув к решетке с другой стороны, шептала об искушениях, битвах с бесами и ощущениях от созерцательной молитвы – они, ощущения, уже сейчас, в самом начале пути, были дивны. Затем, в тишине, оба медитировали вместе, и чердак, по словам Сюрена, становился «обителью ангелов и небесных восторгов». Разумеется, на духовного отца и его духовную дочь нисходила особая благодать. Однажды, во время размышлений об унижении, коему подвергся Иисус в процессе крестных мук, сестра Жанна испытала экстаз, после которого призналась Сюрену (сквозь решетку): «Я была так близко к Господу, что получила поцелуй из Его уст».

А вот что думали об этих совместных медитациях другие экзорцисты? Что думали добрые жители Лудена? Сюрен сообщает: до него «долетал ропот: чем, дескать, этот иезуит занят, что он вытворяет с одержимой монахиней? Мысленно я ответствовал недовольным: „Вы даже не представляете, в сколь важное дело я вовлечен. Мне кажется, я вижу в душе этой женщины разом рай и ад – первый сияет любовью, второй пылает яростью, и каждый тянет душу к себе”». Увы, сия картина была скрыта от всех, кроме доброго отца Сюрена. Остальные, как экзорцисты, так и миряне, знали только, что Сюрен, вместо того чтобы изгонять бесов самыми жесткими способами, целые часы проводит наедине с женщиной, наущая оную (одержимую бесами, заметьте!) двигаться к христианскому совершенству. Экзорцистам такие упражнения представлялись просто глупыми, особенно с учетом одержимости самого Сюрена и его собственной потребности в регулярных сеансах бесогонства. (В мае, когда в Луден прибыл брат короля, Гастон Орлеанский, Сюрена прямо на публике атаковал Изакарон. Это случилось во время сеанса экзорцизма – гнусный бес покинул тело сестры Жанны и вселился в ее избавителя. Одержимая монахиня сидела смирно, в полном сознании, с иронической улыбкой на устах, а незадачливый экзорцист катался по полу. Гастон Орлеанский остался весьма доволен зрелищем, а для Жан-Жозефа припадок был не первым и не последним в длинной череде унижений, коим его подвергло Провидение, чьи пути, как известно, неисповедимы.) Подытожим: никто не ставил под вопрос чистоту Сюреновых намерений или действий, но все считали их неосторожными и заранее сокрушались о неизбежности сплетен. К концу лета настоятеля уже со всех сторон убеждали: необходимо отозвать Сюрена обратно в Бордо.

Серьезные испытания ждали и сестру Жанны. В новую роль – созерцающей святой – она вжилась вполне; ее игра должна была бы повергнуть к ее ногам всю урсулинскую обитель. Однако «Господь допустил, чтобы в мои беседы с сестрами вмешивались бесы, заставляя сестер, которых обуяли, отвращать от меня слух, ибо я совершенно изменила и жизнь свою, и поведение. Бесы убедили сестер, что изменения вызвал сам дьявол с тем, чтобы я могла судить их за нрав и поступки. Когда я бывала с сестрами, бесы заставляли некоторых смеяться надо мной и надо всем, что бы я ни сказала и ни сделала; мне это причиняло сильную боль». Теперь во время экзорцизмов урсулинки называли свою настоятельницу не иначе как le diable dévot – то есть «благочестивая