Данное поражение сломило хребет христианской Восточной Европе и предопределило судьбу Византии. 29 мая 1453 года этому римскому государству, просуществовавшему две тысячи лет, окончательно пришел конец после того, как под грохот пушек, изрыгавших пламень и дым, исламские войска прорвались через крепостные стены Константинополя – те самые стены, отражавшие атаки много веков подряд…

Айя Софию – храм Святой Софии, самую пышную христианскую церковь, – превратили в мечеть: столица православного христианства стала центром растущего исламского могущества.

Западную Европу охватил шок. Несмотря на века агрессии, ее жители продолжали верить, что произойдет некое чудо – или же что все, возможно, не так плохо, как сообщалось. Константинополь всегда балансировал на грани катастрофы. Он выдержал не одну волну нападений и еще одну выдержит наверняка. Так или иначе, но эта угроза в любом случае казалась далекой.

Беда лишь в том, что на сей раз все было уже не так. Османские войска вторглись в Албанию и Боснию, уничтожив армии, посланные им наперехват. Завоевавший византийскую столицу султан теперь контролировал Александрию, Иерусалим, Антиохию и Константинополь – четыре из пяти величайших христианских городов – и не скрывал, что в следующий раз пойдет на Рим. В 1480 году силы султана высадились на юге Италии и захватили город Отранто. Восемьсот его жителей, отказавшихся переходить в ислам, обезглавили, остальных продали в рабство.

По всему полуострову покатились волны паники, зазвучали яростные призывы организовать новый крестовый поход, но из охватившей Европу летаргии ее уже, похоже, не могло вырвать ничто. Царившее тогда настроение описал в поэме «Корабль дураков» видный немецкий ученый, юрист и писатель-гуманист Себастиан Брант («Все до единого мы мрем во сне, и волк вошел в конюшню…»). Перечислив четыре великих города, которые уже были под исламским ярмом, он закончил свое творение мрачным предсказанием, которому почти гарантированно суждено было сбыться: «Их ограбили и обобрали, а вскоре бросятся и на главу».

Внезапная кончина султана помешала османам воспользоваться итальянским плацдармом, но завоевание Восточной Европы набирало обороты. В 1521 году исламская армия сломила последнее сопротивление сербов и вошла в Венгрию. В следующем году они вышвырнули госпитальеров с острова Родос и приступили к покорению Восточного Средиземноморья. Еще до конца десятилетия турки без остатка поглотили Венгрию и вторглись на территорию Австрии, а к 1529 году уже стояли у ворот Вены, готовые двинуться дальше в Центральную Европу.

По иронии судьбы, Старый Свет в конечном итоге спасли именно западные крестовые походы. В тот самый момент, когда Восточная Европа только-только стала уступать под натиском османов, завершилась борьба за освобождение Иберийского полуострова от исламского господства, больше известная как Реконкиста и длившаяся целых семьсот лет. В 1492 году Гранада, последний на полуострове эмират, сдалась, что позволило испанской короне, вновь обретшей единство, профинансировать экспедицию Христофора Колумба. Богатство и процветание, которые она за собой повлекла, в сочетании с задатками взрывного научного и экономического роста Ренессанса, буквально «вбросили» Европу в современный мир. Через сто лет после путешествия Колумба король Испании правил территорией, на фоне которой султанат казался сущим карликом, а остановившаяся в развитии Османская империя твердо встала на путь, в конце которого ей предстояло стать «больным человеком Европы» – то есть изгоем.

Хотя сам Христофор Колумб в 1492 году молился, чтобы все найденные им богатства пошли на освобождение Иерусалима, он стал последним представителем вымирающей породы. У новой, рациональной, Европы эпохи Просвещения не было времени вспоминать о крестовых походах. Поддавшись порывам веры, они совершили грех и стали ярчайшим примером религиозного предрассудка, который сподвиг таких как Вольтер требовать «Ecrasez L’Infâme», т. е. «раздавить гадину», понимая под этой гадиной католическую церковь.

От крестовых походов осталось немало свидетельств в виде романтичных легенд, в том числе идеализировавших прославленных деятелей, таких как Ричард Львиное Сердце, либо представлявших их в виде заблудших фанатиков (в сравнении с такими просвещенными мусульманами, как Саладин). За неимением лучшего их, в свою очередь, взяли на вооружение империалисты XIX века, выдавая за ранние попытки приобщить к цивилизации невежественные народы Среднего Востока.

Именно такую извращенную интерпретацию крестовых походов преподнесли исламскому миру колониальные народы Западной Европы.

Европейцы прилагали титанические усилия, чтобы подчеркнуть, с одной стороны, свою культурную миссию, с другой – идентифицировать себя с романтиками-крестоносцами[152]. Подобный посыл вызывал глубокое негодование. В период с XVI по XIX век в исламе царило некое, если можно так выразиться, замешательство. Мусульманский мир в культурном отношении застыл и отстал, упрямо цепляясь за иллюзию превосходства, в то время как Запад обогнал его и ушел вперед. Мусульмане беспомощно наблюдали, как великую Османскую империю низвели до ранга бессильной игрушки и не уничтожили окончательно только потому, что европейцы никак не могли договориться, что же делать с ее территорией.

После Первой мировой войны, когда министерства иностранных дел в Лондоне и Париже определили судьбу Среднего Востока, унижение приобрело еще более острый характер. Теперь ничто уже не могло скрыть очевидного факта – неверные намного превзошли правоверных. В глазах мусульманского мира, который чувствовал себя недооцененным и никому не нужным, крестовые походы вдруг приобрели значимость, превратившись в волнительный момент истории, когда исламу удалось успешно справиться с Западом. Саладина, которого по причине курдского происхождения и недолговечности успеха, не включали в большинство арабских трудов по истории, вдруг провозгласили панисламским героем[153].

Это новообретенное признание еще больше набрало силу после основания Израиля, который хоть и представлял собой еврейское образование, но в мусульманском мире считался государством новых крестоносцев. В Сирии лик Саладина стали изображать на марках и монетах, а в предместье столицы страны Дамаска возвели его конную статую с двумя плененными христианами, которых он ведет за собой, снабдив надписью «Освобождение Иерусалима». Иракский диктатор Саддам Хуссейн, не желая от него отставать, провозгласил себя новым Саладином и воздвиг себе при жизни сразу четыре статуи, на каждой из которых его голову венчает корона в виде Купола Скалы – как напоминание о завоевании султаном святынь Иерусалима[154].