По иронии судьбы эта карикатура на крестовые походы, живописующая разбойных западноевропейских варваров, без всякого повода набрасывающихся на более мирный и просвещенный Восток, просочилась обратно в Старый Свет. Самым знаменательным образом ее появление, пожалуй, в 2001 году прокомментировал бывший президент США Клинтон, когда, размышляя вслух, назвал террористические акты «цыплятами крестовых походов, вернувшимися домой в свой курятник».

Подобные воззрения опасны по целому ряду причин, не в последнюю очередь потому, что из-за них прошлое искажается в угоду требованиям текущего политического момента. «История, – писали римские поэты Цицерон и Виргилий, – это учитель жизни…» и «стоит нагнуть ветку, как склоняется все дерево».

Соблазн превратного их толкования насколько распространен, настолько и силен, поэтому ему любой ценой следует противиться. Чтобы понять, какую опасность несут в себе попытки контролировать настоящее, выдумывая прошлое, совсем не обязательно соглашаться с Наполеоном, который говорил: «Что такое история, если не ложь, с которой все согласны?» Крестовые походы были далеко не первым крупным столкновением между Западом и Востоком (или даже между христианством и исламом). И говорить, что они бесповоротно настроили друг против друга две эти религии либо привели к упадку той или иной из них, нельзя.

В то же время они обладали поистине огромным значением. На начальном этапе крестовых походов средневековая церковь шла по пути превращения в главную организующую силу христианства. С помощью одной-единственной проповеди Урбану II удалось запустить процесс, вдохновивший сразу сто пятьдесят тысяч человек бросить насиженные места и отправиться почти за три тысячи миль в Иерусалим. Однако к концу крестовых походов подобный раздутый авторитет папского престола пошел на спад, что проложило путь к Реформации.

Но в силе потеряли не только папы. По иронии судьбы – если учесть заявленную ими цель – крестовые походы ослабили христианство в целом. Подрыв великого константинопольского оплота армиями Четвертого крестового похода разделили христианский мир на две половины – католиков и православных. Они разошлись в разные стороны не одно столетие назад, но после 1204 года перестали считать друг друга христианами в полном смысле этого слова[155].

Дома, в Западной Европе, где крестовые походы выступили катализатором метаморфоз, изменивших представление о рыцарстве, они произвели чуть ли не диаметрально противоположный эффект. Те, кто сражался бок о бок с Вильгельмом Завоевателем в битве при Гастингсе в 1066 году, немногим отличались в лучшую сторону от прославленных всадников-наемников – могучих и жестоких. Впервые подобное мнение претерпело изменения после речи Урбана, повелевшего им использовать оружие ради великого дела. Его слова восприняли всерьез, и мысль о том, что рыцарство, помимо прочего, должно включать в себя и некий кодекс поведения, в конечном итоге просочилась домой[156]. За сто лет, истекшие со времен Первого крестового похода, подобные идеи о рыцарстве выкристаллизовались в поэмах, таких как «Песнь о Роланде» и легендах о короле Артуре. Самую известную литературную форму они обрели в начале XII века, став средневековыми бестселлерами[157]. Иными словами, крестовые походы помогли создать типичный образ рыцаря в сияющих доспехах, ныне ставший символом эпохи Средневековья.

Наконец, крестовые походы значительно ускорили рост морских республик Италии, в первую очередь Венеции и Генуи, предоставив им почти неограниченный доступ к рынкам Восточного Средиземноморья – как правило, в ущерб их мусульманским и византийским коллегам. Они разбогатели, что не только вернуло в Европу дешевые товары[158], но и породило класс богатых купцов, потомки которых, в числе прочих, впоследствии выступили в роли покровителей итальянского Возрождения.

Этих причин вполне достаточно, чтобы рассматривать крестовые походы как явление, не извращая их и не выходя за рамки присущего им контекста. Они демонстрируют полный спектр человеческой глупости и идеализма, горделиво выставляя напоказ череду действующих лиц – от негодяев до святых, включая всех в диапазоне между ними. Они показывают, что человеческая природа повторяема и, увы, предсказуема, чего не скажешь об истории, и предлагают видение мира, радикально отличающееся от нашего собственного.

Араб и сириец, господин и воитель: автобиография Усамы ибн Мункыза / пер. Филиппа К. Хитти. Принстон: Princeton University Press, 1987

Современные источники о Четвертом крестовом походе / под ред. Альфреда Дж. Андреа. Лейден: Brill, 2000.

Джеймс Брандейдж. Крестовые походы: документальная история. Милуоки, штат Висконсин: Marquette University Press, 1962.

Шартр Фалчер, Харольд С. Финк и Франсес Рита Райан. История похода в Иерусалим, 1095–1127 гг. Нью-Йорк: W. W. Norton, 1973.

Клод Делаваль Кобхем. «Excerpta Cypria»: материалы по истории Кипра. Кембриджский университет, 1908.

Анна Комнина. Алексиада / пер. Э. Р. А. Сьютер. Лондон: Penguin, 1969.

Дж. Дж. Култон. От Святого Франциска до Данте. Лондон: David Nutt, 1906.

Крестовые походы в Сирии XIII века: Ротелен как продолжение Гийома Тирского / пер. Дженет Ширли. Брукфилд, штат Вермонт: Ashgate, 1999.

П. У. Эдбери и Джон Гордон Роу. Гийом Тирский: историк римского Востока. Кембридж: Cambridge UP, 1990.

Франческо Габриели. Арабские историки крестовых походов. Беркли: University of California, 1969.

Гвиберт Ножанский. Деяния Бога посредством франков / пер. и ред. Роберта Левина. Рочестер, 1997.

Бар-Эбрей и Э. А. Уоллис Бадж. Хронография Григория Абуль-Фараджа, сына Аарона, иудейского доктора, больше известного под именем Бар-Эбрей; Первая часть его политической истории мира. London: Oxford University, H. Milford, 1932.