— Милый, милый Боренька, приезжай скорей! Я буду беспокоиться!

Едва Борис успел ответить на её поцелуй, как она вырвалась и через минуту уже кричала:

— Девчата, помогите мне забраться к вам!

Наконец, 5 октября 1942 года медсанбат № 24 полностью занял своё новое место. Кажется, в первый раз за всё время существования батальона передислокация происходила не в спешке, не с постоянным ожиданием или даже сразу началом большого наплыва раненых, а в спокойной, можно сказать, нормальной обстановке.

Правда, каждый день (как заведённые, по выражению Игнатьича) над лесом и над дорогой, по которой следовали машины медсанбата, с утра до вечера кружились немецкие бомбардировщики, взрывались сбрасываемые ими бомбы, причём некоторые из них — в пределах старой территории батальона, на местах, уже освобождённых от палаток.

Хотя вражеских самолётов стало меньше (очевидно, основная масса их переместилась в другой район фронта), всё равно эти бомбёжки причинили кое-какой вред: была разбита одна санитарная машина, разрушены кухонные навесы, которые предполагалось использовать и на новом месте, легко ранило нескольких человек из рядового состава батальона.

Неприятности доставлял и периодически повторявшийся артиллерийский обстрел этого участка леса. На территории батальона ни один снаряд не разорвался, но их свист и разрывы в 200–300 метрах нервировали всех. Поэтому, когда, наконец, передислокация закончилась и батальон очутился на новом месте, все облегчённо вздохнули.

Новое месторасположение медсанбата находилось от прежнего всего в четырёх километрах и, следовательно, от передовой — в семи-восьми километрах. Значит, оно не могло считаться совершенно безопасным, так как было достижимо и для артиллерийских снарядов, и для бомбёжки с воздуха.

Оно располагалось в удалении от основного фронтового тракта, причем в районе, который немцы почему-то совершенно не бомбили и не обстреливали. Первое время Алёшкин, его помощники и начсандив Пронин даже не понимали, чем объяснить такое счастливое стечение обстоятельств. Забегая вперёд, мы скажем, что на этом месте медсанбат простоял, кажется, самый длительный период времени в течение войны, с 5 октября 1942 года по 15 июня 1943 года, то есть почти девять месяцев, и за всё это время ни разу не подвергался ни обстрелу, ни бомбёжке.

Это долго оставалось загадкой для всех. Лишь летом 1943 года, когда в районе 65-й стрелковой дивизии был сбит немецкий самолёт, и в руки начальника штаба дивизии полковника Юрченко попал планшет с картой местности, секрет объяснился. Начсандив Пронин, рассмотрев эту карту и сравнивая её с имевшейся у него, заметил, что на том месте, где сейчас располагался медсанбат, на немецкой карте было обозначено сплошное непроходимое болото.

Таким образом, сравнительно благополучной жизнью 24-й медсанбат почти в течение года был обязан неточности немецких топографических карт. Но повторяем, всё это выяснилось значительно позднее, пока же санбатовцы, и прежде всего командир батальона, беспокоясь, чтобы не открылось их новое местонахождение, самым старательным образом маскировали всё, что можно было замаскировать.

В один из последних дней пребывания батальона на старом месте к Алёшкину приезжал комиссар дивизии Марченко. Он подтвердил слухи о том, что командира дивизии Володина убирают из дивизии и переводят куда-то на юг. Сообщил даже фамилию предполагаемого нового командира дивизии, по его словам, это был полковник Ушинский Борис Иванович — тот самый, который работал в своё время в комиссии по подготовке нового Полевого устава РККА. Комиссар сказал, что теоретически этот новый командир — очень грамотный военный специалист, но он до сих пор ещё не воевал, с ним будет трудно и, наверно, Марченко придётся из дивизии уйти.

Борису было жалко с ним расставаться. После своего довольно бурного знакомства под Невской Дубровкой у них сложились, не сказать, чтобы совсем дружеские, но, однако, всё же очень хорошие отношения.

«Каким-то будет новое начальство?» — невольно подумал Алёшкин. Но его в настоящий момент тревожило другое. Дело в том, что комиссар медсанбата Кузьмин, хотя и был хорошим человеком, знал своё дело, умело организовывал политработу в батальоне и старался как можно больше времени проводить среди раненых и личного состава батальона, всё чаще и чаще прихварывал, а в боевые дни, когда требовалось полное напряжение сил каждого медсанбатовца, с ещё большим напряжением должен был работать комиссар, особенно при таком командире, каким оказался Фёдоровский. Оно окончательно подорвало и без того плохое здоровье Кузьмина. Лечившая его, как и всех в батальоне, Прокофьева после переезда на новое место категорически запретила ему вставать с постели. Он этот режим нарушал, утяжеляя своё состояние, и фактически превратился в лежачего больного. Зинаида Николаевна говорила, что если Кузьмин и встанет, то работать в полевых условиях, в которых находился медсанбат, не сможет. А в теперешнем его положении он нуждался в длительном и серьёзном терапевтическом лечении, которое в условиях батальона обеспечить было невозможно.

Борис доложил об этом Марченко и попросил его как можно быстрее прислать замену комиссару. Тот даже обрадовался:

— Вот удачно-то! Хоть мне и жалко бедного Кузьмина, но такой больной, как он, для медсанбата действительно не годится. А у меня есть один в резерве. Правда, он просился в строевой батальон, ну, я думаю, что уговорю его пойти в медсанбат. Это капитан Фёдоров, он был ранен в грудь, почти год провалялся в госпиталях и с большим трудом добился возвращения на фронт, в свою старую дивизию. Кстати, и оперировали его в своё время в вашем медсанбате. Он уже около месяца находится при политотделе дивизии. Во время прошедших боев, как сверхштатный инструктор, он часто бывал на передовой и показал себя там как боевой, храбрый и толковый человек. Один раз он даже заменял раненого комбата 41-го стрелкового полка. Но всё-таки после ранения, которое он перенёс, держать его в строевой части нельзя, вот я тебе его и дам!

Борис немного замялся. «Опять мне больного человека дают. Какой же он мне будет помощник после ранения в грудь?» — подумал он. Комбат таких раненых много перевидал, многих прооперировал сам и хорошо знал, как выглядели те, которых удавалось вытянуть и эвакуировать для дальнейшего лечения в тыл.

Заметив не совсем довольное выражение лица Алёшкина, Марченко засмеялся:

— Да ты не сомневайся, я тебе не какого-нибудь инвалида подсовываю. Это, повторяю, боевой парень, и если я его уговорю, то к тебе пришлю как можно быстрее… Сам увидишь! Обеими руками уцепишься.

Через неделю, уже на новом месте, к Борису зашёл в его только что собранный домик молоденький, подтянутый, худенький политрук и, подавая направление, с мягкой и какой-то очень подкупающей улыбкой представился:

— Политрук Фёдоров прибыл для прохождения дальнейшей службы