Понимая, что от Зинаиды Николаевны не отделаешься, Борис начал раздеваться. Когда он, сняв снаряжение и гимнастёрку, стал стягивать нижнюю рубашку, Прокофьева, довольно ехидно, как ему показалось, заметила:

— Ну, ваш Игнатьич научился бельё-то стирать лучше любой прачки! Такого чистого белья из обменного фонда не получишь!

Борис понял, что намёк сделан не зря, и невольно покраснел. Хорошо, что как раз в этот момент снимаемая рубашка закрывала ему голову, и Зинаида Николаевна этого не заметила. Леночка, ещё до того, как Борис стал раздеваться, вышла из домика.

— Чтобы не смущать командира батальона, — сказала она.

Прокофьева внимательно выслушала и проперкутировала грудную клетку Бориса, затем измерила ему кровяное давление и после обследования помрачнела. Пока «пациент» одевался, она что-то записала на бумажке, а затем серьёзно сказала:

— Борис Яковлевич, вы взрослый человек, сами врач, и поэтому скажу вам откровенно. Дело обстоит хуже, чем я думала, вы мне не нравитесь. Не говоря о том, что у вас аритмия и систолический шум в сердце, указывающий на миокардит или миокардиодистрофию, что само по себе ничего хорошего не представляет, у вас сейчас давление 200 на 110. Вам надо немедленно лечь и принимать лекарства, которые я назначу. Кроме того, сейчас я пришлю Клаву, она вам сделает внутримышечную инъекцию магнезии. Придётся поколоть несколько дней и лежать не менее недели. Иначе дело обернётся плохо, и придётся вам отправиться вслед за Львом Давыдовичем и Кузьминым, а это для нашего медсанбата будет совсем нехорошо, да и вам, наверно, не понравится. Давайте-ка лучше полечимся здесь. Конечно, на время лечения придётся оставить курение. О том, как вас следует сейчас кормить, я расскажу Игнатьичу. Думаю, ваш домик уже готов, идите и немедленно ложитесь. И не вставайте, пока я не разрешу. Клаву я сейчас пришлю, лекарство из аптеки тоже, а сама зайду вечерком.

Рассказав о болезни комбата Игнатьичу и уложив больного, Зинаида Николаевна направилась к Сковороде, чтобы сообщить ему о том, что теперь временно бразды правления в медсанбате волей или неволей ему придётся взять в свои руки — нет ни командира, ни комиссара.

Упоминание Прокофьевой об аритмии и миокардиодистрофии Бориса не удивило, об этом он догадывался давно. Ведь заболевание началось ещё в 1926 году, после перенесённого брюшного тифа. Аритмия у него возникала почти всегда, когда приходилось переносить тяжёлое физическое или психическое напряжение. Правда, она быстро и проходила, но вот повышение кровяного давления его обеспокоило. Этого, при всех обследованиях, даже прошлогодних в госпитале, когда у него был выявлен туберкулезный очаг, не находили, раньше давление у него было нормальное. Кстати, Зинаида Николаевна сказала, что насколько она может судить, как будто в лёгких всё в порядке, хотя, конечно, следовало бы сделать рентгеноскопию. Так или иначе, Борис понял, что если не длительное лечение, то, во всяком случае, недельное пребывание в постели ему необходимо.

Домик комбата стараниями бригады плотников и Игнатьича был так аккуратно собран и оборудован в течение трёх часов, что производил впечатление стоявшего на этом месте уже не один месяц. Алёшкин этого не заметил. Шатаясь, как пьяный, он думал только об одном: лечь, как можно скорее лечь!

Когда он, сопровождаемый Игнатьичем и Джеком, вошёл, быстро разделся и улёгся в постель, сразу же почувствовал облегчение. Голова перестала кружиться, всё, что он видел вокруг, перестало покрываться мутной, противной сеткой, и он бы, вероятно, немедленно заснул, но пришла Клава.

Это была медсестра госпитального взвода, могучая Клава, обладавшая ростом, вероятно, более 180 сантиметров и соответствующим телосложением. Клава, которая, как младенца, поднимала и держала на руках любого, даже достаточно крупного раненого, пока санитары по её указке заменяли испачканное бельё или просто поправляли постель. Это была та Клава, которая иссушила сердца чуть ли не всех выздоравливающих, находившихся в медсанбате, пылавшая нежными чувствами к одному из самых невзрачных санитаров эвакоотделения, росточком не более полутора метров.

Завидя Клаву со шприцем в руке, Борис стал закатывать рукав рубахи, та засмеялась:

— Нет, товарищ комбат, рука мне не нужна! Поворачивайтесь-ка другим фасадом, я туда должна буду сделать укол.

Делать нечего, пришлось Борису повернуться набок и, спустив трусы, предоставить для болезненного укола то место, которое не очень-то часто называется в литературе по имени, но которое играет в жизни людей довольно значительную роль, и не только в качестве места для уколов.

Хотя Алёшкин и вздрогнул, но инъекцию перенёс достаточно стойко. Клава его похвалила:

— Вы молодец, товарищ комбат. Вот комиссар, так тот всегда стонал при уколе, хотя они были не такими болезненными, как этот. Сама-то я не пробовала, но говорят, что инъекция магнезии вызывает сильную боль. Я сегодня часов в семь вечера ещё раз приду.

Между тем Алёшкин уже не слышал последних слов Клавы, он почему-то сразу же заснул.

Вечером его навестила Прокофьева, вновь измерила давление и успокоила его, сказав, что оно начало снижаться. Затем ему пришлось выдержать второй укол Клавы, и он опять погрузился в сон. За всё это время Борис ничего не ел, лишь выпил несколько стаканов чая и принимал порошки, присланные из аптеки.

Весь этот день и вечер никто из работников медсанбата к нему не приходил, по-видимому, соблюдая строгое предписание Зинаиды Николаевны о необходимости полного покоя больному, и охрана в лице Игнатьича к нему никого не допускала.

Так прошёл и второй день. Борис чувствовал себя вполне сносно и был готов встать и приняться за свои хлопотные дела, а их, несмотря на то, что раненых поступало мало, накопилось достаточно.

Измеряя давление дважды в день, Прокофьева настаивала, чтобы Борис вылежал ещё, по крайней мере, два дня. А чтобы ему не было скучно, принесла книжку, неизвестно кем найденную в каком-то брошенном и разрушенном доме одного из рабочих посёлков, где в своё время собирали строительный материал санитары батальона. Это оказался роман Вальтер Скотта «Айвенго». Книжка была затрёпана и зачитана чуть ли не до дыр, нескольких страниц не хватало. Но Алёшкина, уже год не читавшего никакой художественной литературы (газеты — и те читались весьма нерегулярно), эта книга прямо-таки оживила. С увлечением переживая события, происходившие с героями романа, он забыл о своей трудной работе и тех неотложных делах, которые необходимо доделывать. Это сразу же благотворно сказалось на его состоянии.

Через день, вечером, после внимательного прослушивания и измерения давления Зинаида Николаевна сказала:

— Ну, Борис Яковлевич, вы у меня молодцом! Аритмии нет, тоны сердца стали чище. Давление снизилось почти до нормы, завтра утречком ещё