влепил ей оплеуху. Отныне девочка разносила вино и шарахалась от пьяных рук, вытирая слезы. Наэв подметил, что личико у нее по-детски круглое, но щеки впалые, худые, руки потрепаны работой, но пухлые, с детскими короткими пальцами. Едва ли она всегда ела досыта, поэтому и не расцвела, как могла бы. Молчаливый даже с родными, он вдруг подумал: ее ведь совсем некому пожалеть. И неожиданно для самого себя улыбнулся ей:

— Сядь рядом.

Служанка повиновалась. Ему показалось, что охотно. Сжалась на скамье, глядя в пол, но украдкой разглядывая чужака и не смея дать волю любопытству. Морской дьявол. Настоящий. Даже самый наивный взгляд не принял бы Наэва за регинца.

— На моей родине, — произнес он, отвечая на не заданные вопросы, — столь взрослых девиц не бьют. В чем ты провинилась?

Она руками всплеснула от удивления:

— Никто не бьет? Даже муж?

…кто посмел бы тронуть Ану? А вот ему Ана однажды чуть пальцы не сломала деревянным пестиком…

Он и теперь помнил наставления матери, в разоренных деревнях женщин не насиловал, не убивал, но к регинкам привык относиться, как к животным. Глядя на девушку перед собой, подумал, что монландки все-таки другие, не совсем регинки. Потому что… да просто потому, что с Монландом вражды нет. Она — красивая? Просто хорошенькая, как любая молодая? Наэв так и не решил. Спросил, где родители девушки. В ответ услышал то, что ожидал. Чуть больше года назад всех унесла холера. Дядя, выходило с ее слов, очень добр к ней, взял к себе в дом, кормит. Да, уверяла она, расплакавшись, ничего, кроме заботы, она от дяди не видела. Разбойник решительно не понимал, где у женщин Побережья прячется гордость.

— Мои отец и мать, — сказал он зачем-то, — тоже умерли давно. Я был не старше тебя.

Сомнительное пойло явно отжали из слишком рано снятого винограда. Матушка Ава смешивала такой сок с медом и пахучими травами. Торговец, продавший вино в таверну, видно, плохо старался, получилась крепкая кислятина. Тонут ли воспоминания в вине или наоборот становятся ярче, Наэв так и не решил, но язык оно определенно развязывало. Он рассказал про Аву, про ее медовые лепешки и внезапную смерть. Когда окошечко Нат сияло уже в полную силу, он все еще мог стоять на ногах и достаточно ясно соображал. Точно знал, что он, Выбранный Главарь, тэру покажется не раньше, чем окончательно протрезвеет. Да и городские ворота давно закрыли. Девочка угадала его мысли, хотя он ни о чем не спрашивал:

— Господин, у дяди есть сарай. Там тебя никто не потревожит.

“Господин” — так Наэва еще не называли. Монландка провела его по лестнице на задний двор, где оказались грядки моркови и укропа и тот самый сарай позади них. Видно, у сироты-приживалки здесь было маленькое царство, куда дядя не вмешивался.

Уснуть островитянин и не пытался. Забившись вглубь сырой темноты и закрыв глаза, как наяву увидел все тот же неотвязный кошмар, которого не было на самом деле. Страшную смерть Аны под пытками — от которой ее спасла смелость, не он. Впрочем, спасла ли? Наэв ведь мог только надеяться, что она не побывала в руках регинцев живой. Он вздрогнул и открыл глаза. Девочка жалась у двери, ей некуда было идти — только обратно к пьяным гостям и колотушкам дяди.

…не похожа на его Ану… совсем не похожа…

Наэв протянул к ней руку, чтоб только не быть одному:

— Если хочешь, подойди и останься со мной.

Утром Наэв проснулся, сжимая девочку в объятьях. На Островах не зазорно было провести ночь с той, что отдалась добровольно, не чужая жена и не посвящена богу. Он слышал, что у регинцев нравы иные, но мало об этом задумывался.

— Как тебя зовут?

Она пропищала:

— Тэрэсса…, — совершенно растерянная, испуганная, как птичка. Первым был у нее Наэв, и при свете дня она стыдилась поднять глаза на того, кто ласкал ее всю ночь. Смотрела исподтишка, запечатлевая его в памяти, — самый смелый свой поступок, самое яркое событие в жизни.

— Спасибо тебе, малышка, за все, — захотелось что-то ей подарить на память, но у него при себе ничего не было. Подумал, что девочка заслуживает хотя бы знать его имя. — Наэв, сын Авы и Сагитта, — назвал он себя.

Девочка повторила непривычные слова чужого языка:

— Красиво…

— Это значит "кинжал". Вот вроде этого, — указал он на Акулий Зуб на поясе. — У нас так многих зовут. Просто первое слово, что матери моей пришло в голову.

Удивляясь себе, Наэв понимал, что медлит уйти, что давно ему не было так тепло и легко.

— Хозяин накажет тебя?

Она неуверенно замотала головой:

— Священник накажет, это ведь грех… А дядя — он же сам приказал.

— Что приказал??

— Быть ласковой с посетителями…, — Тэрэсса залилась краской вины. — Не с тобой, к тебе велел не подходить. А я рада, что хотя бы первый раз я сама выбрала! — произнесла и в ужасе от своей дерзости стала оправдываться: дядя не может кормить ее даром.

Вот оно что, вот за какое непослушание она получает оплеухи. Хозяин таверны небось лично умыл и нарядил племянницу, и не за тем, что б была недотрогой.

— Идем-ка к твоему доброму дяди, — сказал Наэв. — Вместе поблагодарим.

Несколько мгновений спустя он вжал перепуганного хозяина в стену и объяснил:

— Ты догадываешься, кто я. Если узнаю, что ты снова ее бьешь, если узнаю, что ты кому-нибудь ее продал…

Он сделал для нее все, что мог, теперь действительно следовало уйти навсегда.

Девочка проводила его до двери — и вдруг кинулась на шею. Мало от кого она видела добро.

— Господин, а Анна… она умерла?

Странно и непривычно прозвучало имя Аны на регинском. Наэв так и замер у двери:

— Откуда ты знаешь?

Девочка вспыхнула до корней волос, пролепетала:

— Ты ночью меня так называл… Анной… А то, что ее нет, я по глазам твоим вижу…, — и вдруг отчаянно вскинула голову, выпалила. — Я буду за ее душу молиться, господин, и за тебя! Даже, если это грех! Всю жизнь буду!

И на следующий год его корабль, "Скакун", пристал к берегам Монланда, и Наэв нашел ее — напомнить о себе не столько ей, сколько хозяину таверны. Тэрэсса встретила его, будто последний раз видела вчера, такая же покорная, тихая, влюбленная. Отчего-то испуганно прошептала, что в сарай теперь нельзя. Ни одна женщина еще не смотрела на Наэва с таким обожанием, уж, конечно, так не смотрела Ана, любившая его, но не преклонявшаяся перед ним. Если