— А ну-ка пукни, — приказал он, — или я укушутебя.

От неожиданности я не смогла удовлетворить его желание имгновенно почувствовала резкую боль в левой ягодице. Его зубы оставили глубокиевмятины в моем теле. Потом он подошел ко мне спереди, и моим глазам предсталосуровое неприятное лицо.

— Засунь язык мне в рот. Я повиновалась, и он добавил:

— Срыгни или я снова укушу тебя.

Поняв, что не смогу этого сделать, я быстро отпрянула отнего. Старый пакостник пришел в ярость, схватил связку лежащих наготове розог иминут пятнадцать порол меня; потом остановился и снова заглянул мне в лицо.

— Ты же видишь, что даже обычные процедуры, которые мнеочень нравятся, не дают результата, и эта штука у меня между ног так и непроснулась. Спит мертвым сном. Чтобы поднять ее, мне придется изрядно помучитьтебя.

— В том нет необходимости, принц, — ответилая, — поскольку скоро вы получите в свое распоряжение три восхитительныхсоздания, с которыми можете делать все, что пожелаете.

— Угу, но и ты очень привлекательна, особенно твоязадница… — он раздвинул мне ягодицы. — Она очень-очень мне нравится, и мнебы хотелось забраться туда.

С этими словами он снял свою одежду и аккуратно положилсверху оправленный в бриллианты брегет, золотую табакерку, кошелек, разбухшийот денег (там оказалось двести луидоров), и два великолепных перстня.

— Давай попробуем еще раз. Займись моим задом: сильнеещипай и кусай его и одновременно ласкай рукой мой член. —Великолепно! — вскричал он минуту спустя, ощутив прилив сил вчреслах. — А теперь ложись на диван, а я поколю твою попку вот этойшпилькой.

Я легла лицом вниз.

— Лежи спокойно, — приказал принц, но когда яиспустила громкий вопль и едва не лишилась чувств при втором уколе, он смешалсяи, испугавшись, что своим чрезмерным усердием нанесет оскорбление министру,выскользнул из комнаты, надеясь, что его уход успокоит меня. Я поспешносхватила его вещи, вбежала в соседнюю комнату, спрятала их и вскоревозвратилась к Сен-Фону, который удивленно спросил меня:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего, — спокойно ответила я, — но япоспешила забрать вещи его высочества и нечаянно захлопнула дверь своегобудуара, ключ остался внутри, а вы же знаете эти английские замки… Впрочем, неволнуйтесь: камзол и панталоны принца здесь, и если он не против, мы отложимнашу беседу.

Я вытащила обоих гостей в сад, где все уже было приготовленодля приема; принц забыл о своих вещах, надел костюм, который я ему подала, идумал теперь только об удовольствиях, ожидающих его.

В тот вечер погода была безупречна; мы расположились вбеседке из роз, окруженной кустами сирени; на столе стояло множество свечей; мысидели на трех тронах, будто парящих в искусственных облаках, откуда исходиларомат тончайших духов; в середине стола высилась гора из ярких цветов, средикоторых стояли чашки и тарелки из яшмы и фарфора и лежали золотые приборы. Едвамы заняли свои места, как раскрылся потолок беседки и сверху спустилосьогненное облако; на нем восседали три фурии, и их змеи спиралями обвивали трижертвы, которые должны были увенчать наше празднество. Фурии сошли со своей воздушнойколесницы, каждая подвела на цепочке свою жертву ближе к столу в ожидании.Программа обеда не была предусмотрена заранее, а разворачивалась по желаниюгостей: стоило лишь захотеть чего-то, и фурии мгновенно подавали нужное блюдо.Было приготовлено более восьмидесяти самых разных блюд, каждое подавалось наотдельном подносе; было десять сортов вин, которые текли рекой.

— Надеюсь, ваша светлость доволен моейраспорядительницей?

— Я в восторге, — ответил старик, и я видела, чтоголова его шла кругом от обилия еды и питья, а язык уже начиналзаплетаться. — В самом деле, Сен-Фон, я завидую вам, что у вас есть такаядивная Дюльетта: я никогда не встречал более роскошного зада.

— Я тоже, — кивнул министр, — но, по-моему,пора оставить эту тему и заняться телесами наших фурий, которые, если неошибаюсь, тоже великолепно сложены.

При этих его словах все три богини — три самые прекрасныедевушки, каких смогли раздобыть мои люди, обшарившие весь Париж, —немедленно обнажили свою заднюю часть, подставив ее в распоряжение гостей,которые долго целовали, облизывали и вгрызались в юные тела с огромнымудовольствием и насладились вволю.

— Дорогой мой Сен-Фон, — предложил принц, — ачто если эти фурии устроят нам самим порку?

— Розовыми ветками, — добавил Сен-Фон. Наши гостиспустили штаны, и обе задницы были жестоко выпороты гирляндами цветов ипрутьями, изображавшими змей.

— Очень возбуждающее средство, — заметил Сен-Фон,снова усаживаясь за стол, и показал нам свой торчащий, как башня,инструмент. — А вы, мой принц, возбудились хоть немного?

— Еще нет, — ответил несчастный старец удрученнымголосом. — Мне нужны более мощные средства; как только начинается разгул,меня опьяняют жестокости, беспрерывно следующие одна за другой. Я люблю, когдавсех окружающих насилуют и терзают ради моего удовольствия, и я сам люблютерзать их…

— Так вы бесчеловечны, мой принц?

— Я ненавижу людей.

— Не сомневаюсь в этом, — продолжалСен-Фон, — потому что в любое время дня и ночи меня также воспламеняетнеодолимое желание или же во мне зреет черная мысль нанести вред людям, ибо нетна свете созданий, более отвратительных. Когда человек силен, он очень опасен,и ни один тигр в джунглях не сравнится с ним в жестокости. А если он слаб,тщедушен, несчастен? Тогда он просто-напросто низок, ничтожен и отвратителен —и внутри и снаружи! Сколько раз я краснел от стыда за то, что родился средиподобных существ. Утешает меня только то, что Природа дала им меньше, чем мне,и что она каждодневно уничтожает их, поэтому я желаю иметь как можно большесредств и возможностей способствовать их уничтожению. Я бы, будь моя воля, стерих всех с лица земли.

— Однако при всем своем превосходстве, — вмешаласья, — вы ведь также принадлежите к роду человеческому. Хотя нет! Когдачеловек мало похож на остальных, на все стадо, когда он повелевает им, он неможет быть той же породы.

— Знаете, — сказал Сен-Фон, — она совершенноправа. Мы являемся богами, и нам должно воздаваться то же, что и им: разве немы диктуем законы и высказываем желания, которые выполняются без промедления?Разве не очевидно, что среди людей, вернее, над людьми, есть порода, котораянамного выше всех прочих, та, которую древние поэты называли божествами?

— Что до меня, я не Геркулес, совсем неГеркулес, — заявил принц, — я скорее хотел бы быть Плутоном, ибо мнебольше всего нравится подвергать смертным жутким мукам в аду.