— Можете не продолжать, — прервал меняминистр, — я прекрасно понял ваши иносказания, и вы убедили меня, чтопостоянно имеете в виду свой собственный интерес. А это как раз то, что мненадо, Жюльетта, ибо теперь я знаю, что служба ваша будет безупречна. Ни о чемне беспокойтесь, мадам, у вас будет десять миллионов в год, ведь нам непристало скаредничать. Безнадежным дураком я считаю того государственного мужа,кто не пользуется казной государства для своих удовольствий: какое нам дело дотого, что чернь голодает, что народ раздет и разут, если тем самым мы утоляемнаши страсти? Моя же страсть требует безудержных расходов, и если бы я знал,что в жилах людей течет золото, я бы им всем, не задумываясь, выпустил кровь[67].

— Вы удивительный человек, — восхищеннопроговорила я, — и ваша философия будоражит мое сердце. В минуту казни выобнаружили во мне себялюбие, и, поверьте, что именно им питаются мои вкусы ичто мое рвение на вашей службе будет в тысячу раз больше обязано любовью моей кподобным удовольствиям, нежели любой другой причиной.

— Я видел вас в деле, — заметил Сен-Фон, — ивесьма доволен вашим поведением. Вы утолили мои страсти, а сердце человеческоене может породить ничего сладостнее, чем страсти. Человек, который можетсказать: «Во мне нет предрассудков, я преодолел их все; мое влияние делаетзаконным любой мой поступок, потому что у меня есть все средства для совершениялюбого преступления», — так вот, Жюльетта, такой человек — счастливейшийиз смертных. Вспомните, мадам, об индульгенциях, которые обещал вам в прошлыйраз Дальбер. Вот бумаги, я получил их сегодня утром; это я затребовал их откоролевского судьи, а не Дальбер, чья забывчивость вполне естественна при егоположении.

От такого обилия свалившегося на меня неожиданного счастья,от открывшихся передо мной перспектив, я была настолько ошеломлена, что немогла вымолвить ни слова. Сен-Фон вывел меня из транса, притянув к себе.

— Не пора ли нам начинать, Жюльетта? Он поцеловал меня,обнял за талию и без лишних церемоний вставил палец в мой задний проход.

— Повелитель, мне понадобится по крайней мере три недели,чтобы все подготовить.

— Ну что ж, три так три. Сегодня первое число,Жюльетта. В семь часов двадцать второго я ужинаю в твоей резиденции.

— Есть еще кое-что, мой господин. Вы соизволилисообщить мне о своих вкусах, и я хотела бы сказать вам о моих. Вам уже известномое пристрастие к преступлениям, на которые я готова ради вас и вместе с вами;этот документ позволяет мне воровать для собственного удовольствия, но я прошувас дать мне средства и права расправиться с любым врагом.

— Пойдемте со мной, — кивнул мне Сен-Фон. Мы зашлив кабинет одного, очевидно, очень важного чиновника, и министр заявил ему:

— Сударь, посмотрите внимательно на эту молодую даму,запомните ее. Я вам приказываю подписывать и выдавать ей, по первому еетребованию, столько «lettres de cachet», сколько ей понадобится и когдапонадобится, и указать в них то место заключения, которое она захочет.

— Вот теперь у вас есть все средства, — сказал мнеминистр, когда мы вернулись. — Теперь покажите, на что вы способны. Жгите,топчите, режьте — вся Франция у ваших ног; какое бы преступление вы нисовершили, как бы чудовищно оно ни было, не бойтесь ничего — я дал слово, чтобезнаказанность вам гарантирована, и моего слова вполне достаточно. Более того,как я уже говорил вам, вас ждут тридцать тысяч франков за каждое преступление,которое вы совершите по собственной инициативе и в своих собственных интересах.

Друзья мои, я не в силах описать, какую бурю чувств вызваливо мне его обещания и потрясающие перспективы.

Впрочем, в этом нет ничего невероятного, подумала я. Природаодарила меня беспредельным воображением, а теперь я была достаточно богата,чтобы удовлетворить любую свою прихоть, —любой каприз, и достаточномогущественна, чтобы избежать возмездия. Нет для человеческой души наслаждениявыше, чем знать, что ты всесильна и поэтому свободна, не с чем сравнитьвожделение ума и плоти, которое вызывает это ощущение.

— Итак, мадам, давайте заключим договор, —несколько торжественным тоном продолжал министр. — Для начала вот ваммаленький подарок, сущая безделица. — С этими словами он протянул мнешкатулку, в которой я увидела пять тысяч луидоров и драгоценности и украшенияна сумму вдвое большую. — Возьмите его и помните о коробочке с ядами.

Потом он завел меня в потайную комнату, обставленнуютяжелой, роскошной и необычайной мебелью.

— Переступив порог этого дома и все время, пока выздесь находитесь, вы будете обычной проституткой, а за его стенами вы будетеодной из самых знатных дам королевства.

— Везде и всюду, мой повелитель, я буду только вашейрабой, вашей вечной поклонницей и душой всех, самых восхитительных вашихнаслаждений.

Я разделась. Дрожа от радости, что наконец-то нашел вернуюсообщницу, Сен-Фон творил в тот вечер ужасные вещи. Я уже рассказывала вам онекоторых его причудах, а теперь узнала о многих других. Отныне, выходя из егодома, я чувствовала себя властительницей мира, а в его присутствии была униженадо крайности; там, где дело касалось похоти, он, без сомнения, был самыммерзким человеком, какого можно себе представить, и самым деспотичным, самымжестоким. Он заставлял меня оказывать высшие почести своему члену и своемузаду; он испражнялся, и я должна была боготворить даже его экскременты. Крометого, у него была весьма любопытная мания: он осквернял те самые вещи, которыесимволизировали все то, на чем была основана его гордыня; он требовал, чтобы яиспражнялась на высшие символы почета, он вытирал мне зад своей «голубойлентой». Однажды я высказала свое удивление по поводу такого поведения.

— Вы должны понять, Жюльетта, что все эти тряпки иленты, предназначенные для того, чтобы ослеплять идиотов, не могут вызыватьпочтения у философа.

— Однако минуту назад вы заставляли меня целовать их.

— Все верно, но в той же степени, в какой я горжусь этимибезделушками, мне доставляет удовольствие пачкать и осквернять их. И вот эта-топричуда понятна лишь либертенам моего масштаба.

Между тем орган Сен-Фона вырос до невероятных размеров, и якончила в его объятиях, так как для меня, с моим воображением, вопрос о том,вызывает или не вызывает отвращение та или иная вещь, никогда не возникал, иединственное, что меня заботит, — это безудержность и чрезмерность. Тутвнутренний голос подсказал мне, что Сен-Фон сгорает от желания, чтобы я съелаего дерьмо; я попросила позволения на это, тут же получила его, и он был вэкстазе; потом он жадно высасывал все, что было у меня в потрохах, и отрывалсятолько затем, чтобы как можно глубже проникнуть языком в мой анус. Когда онпоказал мне портрет своей дочери, удивительного и очаровательного создания,которому едва исполнилось четырнадцать, я попросила его как-нибудь привести еек нам на обед.