— Это еще что такое? — удивился Сен-Фон. —Какой-то новый сюрприз?

— По правде говоря, — ответила я, — я незнаю, куда мы попали. — И постучала в дверь. Нам открыла пожилая монашка.

— Уважаемая матушка, — начала я, — не окажетели гостеприимство двум путникам, сбившийся с дороги?

— Входите, — сказала добрая женщина, — хотяэто и женский монастырь, добродетель не чужда нашим сердцам, и мы с радостьюокажем вам приют, как оказали его старому господину, который незадолго до васпросил о том же; сейчас он беседует с нашими обитательницами, они как разготовят завтрак.

Из ее слов мы заключили, что принц тоже здесь. Мы нашли егов обществе другой монахини и нескольких пансионерок в возрасте от двенадцати дошестнадцати. Еще не остыв от крови своей последней жертвы, старый развратникснова начинал вести себя непристойно.

Как только мы вошли в комнату, монашка бросилась к Сен-Фону.

— Сударь, прошу вас остановить этого неблагодарногогосподина. В ответ на любезный прием с нашей стороны, он только и делает, чтооскорбляет нас.

— Мадам, — отвечал министр, — вряд ли мойдруг отличается более высокой нравственностью, чем я, он так же, как и я,презирает добродетель и совсем не расположен вознаграждать ее. А вот ваши юныепансионерки мне нравятся, поэтому либо мы сейчас же спалим ваш проклятыймонастырь, либо изнасилуем всех шестерых во славу Божию.

С этими словами одной рукой схватив самую младшую, а другойотшвырнув в сторону обеих монашек, пытавшихся защитить девочку, Сен-Фон, несходя с места, овладел ею спереди. Вряд ли стоит добавлять, что остальныхпятерых постигла та же участь, за исключением того, что Сен-Фон, опасаясь, какбы не ослаб его член, игнорировал влагалища и наслаждался юной плотью череззадний проход. Одна за другой они переходили из его немилосердных объятий вруки принца, и тот порол их до крови, то и дело прерывая эту церемонию, длятого лишь, чтобы с жаром целовать мои ягодицы, которые, как он часто повторял,были для него дороже и милее всего на свете. Сен-Фон сумел сдержать свой пыл ине выбросил из себя ни капли семени, потом вместе с обеими монашками, одной изкоторых было за шестьдесят, скрылся в соседней комнате и вышел оттуда уже одинполчаса спустя.

— Что вы сделали с нашими гостеприимнымихозяйками? — поинтересовалась я, когда министр, в прекраснейшемрасположении духа, присоединился к нам.

— Чтобы навести порядок в этом заведении, пришлось отних избавиться; я немного развлекся с ними, потому что питаю слабость кистасканным задницам. А потом увидел лестницу, ведущую в подвал, сбросил ихвниз и замуровал там.

— А что будем делать с этими курочками? Надеюсь, мы неоставим их в живых? — заметил принц.

Слова его послужили толчком к забавам еще более ужасным, окоторых скажу лишь то, что они по жестокости превосходили адские муки, и скорос обитательницами монастыря было покончено.

Оба распутника, наконец, опустошили свои семенники и,увидев, что забрезжил рассвет, пожелали вернуться в мой дом. Там нас ожидалсытный роскошный завтрак, за которым нам прислуживали три обнаженные женщины, имы от души утолили наш не на шутку разыгравшийся аппетит. После этого принцувздумалось провести несколько часов со мной в постели, а мой любовник удалилсяв сопровождении двух молодых слуг и развлекался с ними до тех пор, пока солнцене вошло в зенит.

Отчаянные усилия и сопение старого филина не представлялибольшой угрозы для моей скромности, и все-таки после продолжительных имучительных для меня упражнений ему удалось проникнуть в мою заднюю норку,впрочем, он недолго оставался там: Природа разбила вдребезги мои надежды,инструмент его согнулся, и бедняга, который так и не нашел в себе сил дляоргазма, поскольку, по его словам, он уже два раза кончил нынче вечером, заснултихо и мирно, уткнувшись своей противной физиономией в мои ягодицы.

Когда мы пробудились, Сен-Фон, не скрывая своего восхищениямоими талантами, вручил мне чек на восемьсот тысяч франков, выписанный на имякоролевского казначея, и вместе со своим другом покинул мой дом.

Все последующие званые вечера были похожи на самый первый,если не считать отдельных эпизодов, которые я постоянно варьировала благодарясвоему неистощимому воображению.

Нуарсей присутствовал почти всегда, и за исключением принцапосторонних в доме не было.

Так, в течение трех месяцев я твердой рукой вела свойкорабль по бурливому морю наслаждений, и однажды Сен-Фон предупредил меня, чтона следующий день мне предстоит совершить выдающееся в своем роде преступление.Ох, уж эти ужасные последствия варварской политики! И кто же, по-вашему, сталочередной жертвой? Уверена, друзья мои, что вы ни за что не догадаетесь. Этобыл родной отец Сен-Фона, шестидесятишестилетний господин, образец редкогоблагородства; его давно беспокоил беспорядочный образ жизни сына, и он началбояться, что тот окончательно погубит себя; он не раз крупно разговаривал сним, предупреждал его по-доброму, даже предпринимал кое-какие шаги при дворе квящему неудовольствию Сен-Фона, вынуждая его оставить министерский пост,справедливо полагая, что беспутному наследнику лучше сделать это по своей воле,нежели уйти со скандалом.

Сен-Фон с большим раздражением относился к вмешательствуотца, помимо того, смерть старика сулила ему дополнительно три тысячиежегодного дохода, и, естественно, колебания его длились недолго. Этиподробности сообщил мне Нуарсей и, заметив, что я не в восторге от стольграндиозного замысла, решил снять с этого преступления налет жестокости,который придавала ему моя идиотская нерешительность.

— Злодеяние, которое ты усматриваешь в убийствечеловека, и второе злодеяние, которое, по-твоему, заключается вотцеубийстве, — это, милая моя, просто-напросто два бессмысленных понятия,и я постараюсь сокрушить их в твоих глазах. Впрочем, не стоит терять время напервое, потому что с твоим умом ты должна лишь презирать предрассудок, которыйзаключается в том, что недалекие люди усматривают преступление в уничтоженииживого существа. Следовательно, это обычное убийство, вполне для тебядоступное, ибо между твоей жизнью и жизнью жертвы нет никаких связей; делоздесь обстоит несколько сложнее для моего друга, и тебя, кажется, пугает самослово «отцеубийство», поэтому рассмотрим этот поступок исключительно с этойточки зрения.

Итак, разберемся, что такое отцеубийство — преступление этоили нет? Разумеется, нет. Если на всем свете и существует хоть один поступок,который я считаю оправданным и законным, так это и есть именно отцеубийство.Теперь скажи мне, пожалуйста, какая связь между тобой и человеком, давшим тебежизнь? Неужели ты собираешься убедить меня в том, что я чем-то обязан чужому всущности мужчине только за то, что однажды ему взбрело в голову излить своюпохоть во влагалище моей матери? Нет ничего более нелепого, чем подобная мысль!Более того, что, если я даже не знаком с ним, если не знаю, как он выглядит,этот пресловутый отец, мой производитель? Разве когда-нибудь голос Природышепнул мне его имя? Да ничего подобного. Почему же он должен быть для меняближе, нежели любой другой человек? Если это не подлежит сомнению, а для меняэто непреложный факт, тогда отцеубийство ничуть не греховнее, чем обычноеубийство, и лишить жизни отца нисколько не хуже, чем отнять жизнь у кого-либодругого. Если я убиваю человека, который, будучи мне неизвестен, породил меняна свет, факт его отцовства ничего не добавляет к моему раскаянию,следовательно, я могу колебаться или раскаиваться только тогда, когда узнаю,что мы родственники, хотя и в этом случае характер преступления не меняется. Яспокойно отправлю своего отца в иной мир и не буду чувствовать при этом никакихугрызений совести, если не буду знать, что он мой отец, но повторяю, и впротивном случае для меня ровно ничего не изменится. Отсюда вывод: даже если яузнаю, что человек, которого я только что стер с лица земли, — мой отец,неужели душа моя наполнится раскаянием и страданием? Какая чепуха!