Никогда допрежь Алексею Карташу не доводилось наблюдать задемонстрацией трудящихся со столь почетного места, да он и помыслить не мог,что когда-нибудь угодит сюда – практически в компанию к руководителям страны,да еще и среднеазиатской республики, это, что ни говори, честь, спасибо,«товарищ полковник».

Худосочная группа номер один встала, ожидая, когда детиокончат свой танец. Тем временем из-за спины парня выдвинулся давешний старик сподносом и бодро заторопился к лесенке, ведущей на трибуну. Прошел он совсемрядом с Карташом, настолько близко, что Алексей даже уловил кисловатый запахпота – запах страха, благоговения и несказанной радости от встречи сБессмертным и Бессменным. С такого расстояния Алексей разглядел, что ордена имедали на его «иконостасе» были сплошь времен Великой Отечественной, а наподносе высится устрашающее сооружение, отдаленно напоминающее макет двигателявнутреннего сгорания. Более того: над блестящей трубкой, торчащей из недрсооружения, колеблется яркий желтый огонек, различимый даже в сиянии дня… Но,судя по всему, макет был либо из алюминия, либо из крашенного серебрянкойкартона – слишком уж легко нес его старик. Значит, не бомба, не замаскированныйствол. Тьфу ты, пропасть, так можно и инфаркт заработать…

Ветеран добрался до трибуны и дрожащими руками протянулподнос господину Ниязову. Засверкали едва видные на солнце фотовспышкирепортеров. С стороны СМИ подлянки тоже, вроде бы, ждать не приходилось: ужэту-то братию должны были обыскать до нитки… Господин Ниязов благосклонноподарок принял и даже сказал старичку что-то ласковое, ободряющее, от чегодедушка и вовсе лишился дара речи. Он затряс головой, пустил слезу, скатился полесенке обратно на площадь и почти бегом вернулся на свое место в строю.Представители Ахалского велаята двинулись прочь с площади, а на их место ужезаступали ребята с табличкой «Балканский велаят»…

– Что это? – шепотом спросил Алексей у соседа поцепочке охранников.

Сосед презрительно покосился на необразованного славянина,помолчал, но потом все же решил, как видно, снизойти и разъяснить вполголоса:

– Самые почетные жители велаятов преподносят ЕгоПревосходительству памятные подарки по случаю Праздника праздников.

И отвернулся, засранец, всем своим видом показывая, чторазговаривать боле не о чем.

Ну, не о чем, так не о чем, следи, служивый, за обстановкой…

Тут и Карташ вспомнил: в Ахалском велаяте добывают газ, аконструкция на подносе – не что иное, как модель газоперерабатывающегозаводика…

А на площадке перед трибуной вновь танцевали девчушки, вновьразвевались ленты, и к трибуне уже направлялась дородная туркменка в цветастомплатье до пят, изукрашенном бисером, – не иначе, или заслуженная деятельницаискусств, или знатная хлопкоробка. В качестве подарка она перла перед собойдутар – нехитрый местный музыкальный инструмент о двух струнах, вот только этотбылизготовлен сплошь из какого-то коричневого камня с прожилками, а струнывыполнены из серебра, так что тащить подобный презентик было несколькотяжеловато. Но она старалась изо всех сил, любовь к Сердару окрыляла ее илишала ношу веса.

Пот заливал Алексею глаза: солнце стояло в зените иубираться оттуда не собиралось. В форме было жарко, невыносимо жарко, как жевыдерживают местные? Привыкли, наверное…

Беседа Ниязова с теткой затянулась, почетная жительницаБалканского велаята никак не могла расстаться с обожаемым вождем, все говорилаему что-то, рассказывала о своих достижениях во имя Туркменбаши и глубочайшейпреданности всех ее знакомых Туркменбаши, да продлит Аллах его годы… Но Ниязовслушал внимательно, с отеческой улыбкой на устах и даже удержал почетнуюжительницу от падения на колени и облобызания края материи, коей была накрытатрибуна…

Карташ за этим не следил. Не до того было. Курить хотелосьдо нервного тика. Странно, что никто из охраны не чувствует напряжения, кипящийот жары воздух буквально дрожит, как натянутая струна. Что-то назревает, это онпеченкой чуял. То ли природные инстинкты, то ли опыт, приобретенный за времятесного общения с контингентом, буквально вопили: опасность! опасность!!! Но,черт возьми, откуда, с какой стороны? Этого Алексей понять не мог, как нистарался, как ни ввинчивал взгляд в пеструю толпу в надежде уловитьнеправильность, тот самый водоворотик. Дангатарушка, сука, где ты, на тебя однанадежда…

Гурдыкдерийский велаят: четверо радостных до невозможностисоплюшек тащат на трибуну тяжеленный развернутый ковер, вышитый золотой нитью.Красиво.

Велаяты идут! Этрапы идут!

Гремящая над площадью Огуз-хана музыка, смешиваясь свосторженными воплями демонстрантов, превратилась в сплошной монотонный шум,плещущийся в ушах, а мельтешение…

Лебапский велаят: панно, выложенное самоцветами, на которомСердар глядит с берега на раскинувшуюся у его ног Амударью, причем блеск камнейвесьма искусно передает течение полноводной реки…

…а мельтешение пестрых красок на площади Огуз-ханапревратилось в калейдоскоп, и Алексей почувствовал, что плывет. На миг закрылглаза, пошатнулся, но на ногах удержался. Подумал с тоской: нет, ребяты,переоценил я свои силенки, за толпой зэков все ж таки уследить значительно,неизмеримо проще. Даже зэков, замысливших подлянку…

Карыйский велаят, родной велаят Дангатара: скромный молодойпарниша в больших очках с сильными диоптриями, улыбаясь во все шестьдесятчетыре зуба, несет над головой сияющий золотом кубок – типа того, что вручаютсяпобедителям на всяческих соревнованиях. Интересно, кто это такой, уж больномолод. Спортсмен? Ученый? Поэт? Не о том, блядь, не о том думаешь!..

Выстрел с крыши отпадает, выстрел со стороны колонн ликующихтуркмен отпадает. Что же остается, а?! Засланный казачок в свите Ниязова?Взрывное устройство под трибуной?..

И тут – словно ледяной кол проткнул все тело Алексея насквозь,снизу вверх, вонзился в мозг, рассыпался по извилинам морозным крошевом. Мазнуввзглядом по застывшим в карауле охранникам, парниша с кубком, лучащийсягордостью от выпавшей ему чести, уже поднимался по лесенке, а Алексей все никакне мог понять, никак не мог вычленить неправильность, несоответствие, откудавдруг в жаркий полдень пахнуло обжигающе холодным ветром смерти…

Смерти.

Однажды, еще на Ставропольской пересылке, мелкий домушникШкряба замочил в драке бывалого Синяка. Драка была случайной, и замочил егоШкряба случайно, но Шкряба-то был мелкой сошкой, а Синяк ходил в князьях, и всепонимали, что добром это не закончится, что Шкрябу тихонько придушат как-нибудьвечерком – не в отместку, упаси бог, а так, для науки другим. Самое паршивое,что и начальство, и сам Шкряба это прекрасно понимали, но поделать ничего немогли: перевести его было некуда. И действительно: наутро домушника нашли«повесившимся» над парашей. А накануне вечером Карташ конвоировал его последопроса касательно драки обратно в камеру, и вот у него, у Шкрябы, был такойвзгляд… Нет, он не плакал, не цеплялся за косяки, он хорохорился и даже шутил,но в его глазах уже поселилось осознание близкой смерти.