Мы не обладаем столь же хорошо документированными свидетельствами об отношении населения Азии к европейцам в целом и к голландцам в частности, за исключением таких наций, как китайцы и японцы, чьи исторические хроники сопоставимы по объему и масштабам с западными. Какими выглядели в глазах воздержанных мусульман любящие выпить и поскандалить хозяйничавшие на Молукках европейцы, можно догадаться из следующего наблюдения, сделанного в 1615 г. священником с Амбона: «Эта смуглая раса — такая, как она есть, — достаточно цивилизованна и честна, она ведет упорядоченный, размеренный образ жизни. Они не возвращаются домой пьяными, спотыкающимися, взвинченными, орущими во всю глотку, переворачивающими все на своем пути, устраивающими шум, бьющими свою жену и отталкивающими ее от двери, как это часто делают наши мужчины; и в этом причина, почему никто из них не хочет выдавать своих дочерей замуж за нас и почему сами девушки боятся этого». В тех регионах Индонезии, где голландцы обосновались и укрепились силой оружия, отношение населения к их правлению было глубоко враждебным, хотя порабощенный народ мало что мог с этим поделать. Признание, сделанное Рейклофом ван Гунсом в 1655 г., что «нас смертельно ненавидят все народы Азии», может найти подтверждение во многих других современных источниках, таких как свидетельство Эдуарда Барлоу, который в 1673 г. попал в плен в Батавию и поэтому мог вплотную наблюдать за ее голландскими оккупантами — практически так же, как их видели покоренные индонезийцы: «Яванцы, этот островной народ, всеми силами души ненавидят голландцев, однако последние держат их в такой узде, что те не осмеливаются ничего предпринять. Потому что голландцы знают, что если яванцы восстанут и одержат над ними победу, то пощады не будет. Поэтому Батавия так сильно укреплена, как изнутри, так и снаружи, дабы никакая малая сила не смогла причинить им ни малейшего вреда». Яванские хроники также отражают то недоверие и непонимание, с которыми большинство яванцев относилось к голландцам и их поступкам. Что касается Цейлона, то чувства обитателей прибрежных регионов, оказавшихся под властью голландцев после изгнания оттуда в 1658 г. португальцев, выражались, как заметил Роберт Кнокс, сингальской поговоркой про человека, совершившего неудачный обмен: «Отдал перец, а взамен получил имбирь».

Религиозные различия еще сильнее расширили пропасть между европейцами и азиатами. Если голландцы-кальвинисты XVII в. полностью разделяли современную им веру католиков-португальцев в сомнительное право европейских христиан эксплуатировать все меньшие народы за пределами христианского мира, то исламизированные народы Индонезии не любили и презирали голландцев как Kaffirs («неверных») — точно так же, как они делали в отношении португальских папистов, индуистов Бали или язычников-даяков[78]с острова Борнео (Калимантан). На Цейлоне, где среди сингалов-буддистов кастовая система укоренилась почти так же глубоко, как среди тамилов — индуистов, голландцы обнаружили, что представители высших каст менее «преданы» им и более подвержены влиянию независимого государства Канди, чем люди из низших каст. Более того, совершенно очевидно, что азиаты, как правило, предпочитали быть угнетаемыми правителями собственного народа и веры, чем приплывшими по морю захватчиками из Европы, чей образ мысли и поведения были столь чужды им. И также естественно, что именно этого поведения голландцы не всегда понимали. Когда Рейклоф ван Гуне, истинный империалист по отцовской линии, был губернатором Цейлона, он сильно огорчился, обнаружив, что подавляющее большинство сингалов предпочло «тираническую и деспотичную власть» Раджасингха его собственному «справедливому христианскому» управлению. Директора в метрополии крайне редко демонстрировали подобное отеческое отношение. В 1675 г. они вынесли генерал-губернатору и его совету порицание за отправку кораблей с провиантом для помощи голодающим на Цейлоне. «Кормить людей — не наша забота», — написали Heeren XVII по этому поводу.

Огромная пропасть, разверзшаяся между европейцами и индонезийцами, будь то религиозная, социальная, языковая или политическая, вовсе не означала, что последние выступали единым фронтом против агрессии первых. Далеко не так. Обитателей острова Серам, более всех страдавших от ежегодных hongi-tochten экспедиций, которые уничтожали все нелегальные гвоздичные деревья, раздирали вековые междоусобицы различных вождей, кланов и деревень, так что голландцы всегда могли рассчитывать на то, что информаторы из одного района предоставят им полные данные о занятиях контрабандой в другом. Охотники за головами, язычники-алифуру, населявшие внутренние районы острова, также не раз подкупались голландцами, дабы выполнять роль вспомогательных войск против мятежных или строптивых прибрежных мусульманских поселений как на Сераме, так и на Амбоне. Завоевание Макасара стало возможным — или, во всяком случае, оказалось значительно легче — благодаря совместным действиям с бугийским правителем, Ару Палаккой, и его воинами; во многом точно так же завоеванию Кортесом ацтеков в значительной степени помог его союз с их злейшими врагами, тласкаланцами. Начиная с 1674 г. компания также использовала вспомогательные войска с островов Амбон, Бали и иногда с Мадуры. Капитан Йонкер, который, несмотря на свое голландское имя, был чистокровным амбонцем, был тем командиром, который заставил узурпатора Трунаджайю в конце концов сдаться. Компанию часто обвиняли в следовании принципу Макиавелли — «разделяй и властвуй», но на самом деле она редко делала что-то большее, чем использование глубоко укоренившейся вражды, уже существовавшей между различными группами населения на множестве индонезийских островов.

Естественно, на впечатления китайцев от голландцев в XVII в. сильно повлияли пиратские нападения последних на джонки из провинции Фуцзянь (на юго-востоке Китая), торговавшие с Манилой на Испанских Филиппинах, и насильственные похищения китайцев ради увеличения численности населения Батавии после захвата Куном Джакарты. «Люди, которых мы называем рыжеголовыми или рыжими варварами, — писал современный китайский летописец, — ничем не отличаются от голландцев, которые живут в западных морях. Они корыстные и хитрые, очень хорошо осведомлены о ценности товаров и весьма искусны в погоне за прибылью. Они будут рисковать своей жизнью в поисках выгоды, и нет места для них слишком далекого. Их корабли очень большие, крепкие и прочно построенные — такие в Китае называются судами с двойной обшивкой. Они управляют парусами, словно паучьими сетями, и их можно повернуть под любым углом, чтобы поймать ветер. И если кто-то столкнется с ними в море, то будет наверняка ограблен». После завоевания (в 1683 г.) маньчжурами Формозы (Тайваня) и допуска голландцев к строго регламентированной торговле в Кантоне — на тех же самых условиях, что и англичан, французов, датчан и пр., китайцы стали относиться к нидерландцам во многом так же, как и ко всем остальным «иноземцам», и контакты с ними были ограничены одними лишь коммерческими отношениями.

Огромное китайское сообщество, образовавшееся в Батавии и других местах Индонезии, находившихся под властью голландцев, родилось из браков (или сожительства) мужчин-китайцев с индонезийскими женщинами, поскольку в тот период крайне мало китайских женщин покидало Поднебесную. Сменявшие друг друга правящие династии Китая, и китайская Мин, и маньчжурская Цин, рассматривали китайцев в Индонезии — хоть ханьцев, хоть маньчжуров — в качестве изгоев общества, поскольку эти переселенцы оставили свои родные места и пренебрегли надлежащим уходом за могилами предков. Когда голландцы, поддавшись ложному впечатлению, будто китайцы вот — вот поднимут против них мятеж, истребили в 1740 г. большую часть китайской общины Батавии, то поначалу очень беспокоились, что их торговля в Кантоне подвергнется репрессиям, но на самом деле никаких неудобств они не испытали. Маньчжурский двор династии Цин в Пекине проявил полное безразличие к судьбе своих соотечественников за морем — как и императоры предыдущей, китайской династии Мин, когда португальцы истребили осевших в Маниле китайцев.