– О да! И весьма познавательно – теперь я вижу, какой ты на самом деле – хладнокровный, рациональный и бездушный. Ты действовал максимально расчетливо и эффективно, ведь, попытайся ты меня уговорить по-хорошему, я была бы настороже и тебе не удалось бы так легко провернуть все это. Так что и ты меня прости, но общаться с тобой я более не намерена – не желаю иметь дело с тем, кто… А впрочем, не вижу смысла объяснять, ты все равно не поймешь! – Ледяные стрелы жестоких слов вылетали будто сами собой, без всякого участия Энту, которая буквально пять минут назад вовсе не собиралась навсегда прекращать общение с Агуду.

– Не делай так, – попросил Агуду.

– Как – так?

– Не веди себя так, будто тебе абсолютно все равно. Ругайся на меня, возмущайся, кричи, можешь ударить, если хочешь, но прошу тебя: так – не надо.

В голосе Агуду Энту послышалась настоящая искренняя боль, кольнувшая ее острой иглой прямо в сердце, но взметнувшаяся со дна души мучительная обида оказалась сильнее.

– Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, ни тем более трогать! – решительно заявила Энту. – Дай мне пройти наконец! Эти бессмысленные разговоры только отнимают у меня время, необходимое для занятий.

Агуду посмотрел на нее, как будто не веря, что она это всерьез, и медленно отступил к стене. Энту, гордо вскинув голову, с видом победительницы проследовала мимо, но внезапно ей вслед донеслось негромкое:

– Я люблю тебя.

– Разве? – в деланом изумлении приподняла брови Энту, стремительно оборачиваясь. – А впрочем, если такова твоя любовь, то ты еще более страшный человек, чем я думала.

И, не дожидаясь ответа, она почти бегом бросилась к своей комнате, не в силах продолжать этот душераздирающий разговор, совершенно вышедший из-под контроля.

Агуду за ней не последовал.

Влетев в комнату, Энту захлопнула за собой дверь, стремительным шагом подошла к кровати и обессиленно рухнула на нее лицом вниз, дав наконец волю слезам.

– Что случилось? – переполошилась Аулэ, до этого момента мирно сидевшая в кресле у окна с журналом по криминалистике.

– Агуду случился! – глухо ответила Энту, усаживаясь на кровати и вытирая слезы уголком покрывала.

– Он снова тебя обидел?! – возмущенно воскликнула Аулэ.

– Да нет, – криво усмехнулась Энту. – Наоборот, в любви признался и прощения просил.

– В любви-и? – переспросила Аулэ. – А ты что?

– А я ответила, что не хочу его ни видеть, ни слышать, ни знать!

– В общем-то, это, конечно, правильно, – тяжело вздохнула Аулэ, сочувственно глядя на подругу, – но он ведь от тебя не отстанет все равно. Раз такой человек, как он, решился признаться в любви, значит, Сия была права – у него все серьезно.

– Знаешь, я видела свою мать, – невпопад сказала Энту.

– Как это?! Когда? Где?

– Вчера, когда вместе с Сией тренировалась работать с видениями.

– А! Так ты ее в своем видении увидела, – облегченно выдохнула Аулэ.

– А ты решила, что наяву? – улыбнулась сквозь слезы Энту.

– Ну да, – кивнула Аулэ.

– Честно говоря, после того, что я увидела, не уверена, что хотела бы с ней познакомиться.

– Даже так? А почему?

– Потому что в моем видении она как раз принесла меня к приюту и оставила на крыльце. И сказала, что если я не умру, то, в отличие от нее, смогу выбирать сама.

– Выбирать что?

– Видимо, как жить, – пожала плечами Энту.

– Но разве это плохо?

– Что именно: то, что она хотела, чтобы у меня в жизни был выбор, или то, что она была готова позволить мне умереть, лишь бы не лишать этого выбора?

– Думаю, у нее были веские причины так поступить. – Аулэ подошла и села на кровать рядом с Энту. – Я только не очень понимаю, почему у тебя не было бы выбора, если бы ты осталась с ней.

– Ну это-то как раз понятно. Провидческий дар часто передается по наследству, и, если он сильный, девочка рождается с таким родимым пятном, как у меня. А значит, с самого рождения мне постоянно твердили бы, как мне повезло, что я обязательно должна пробудить дар и максимально развить его, и все такое прочее. И, скорее всего, я бы так и сделала. А если бы засомневалась или вообще отказалась, со мной вполне могли бы поступить так, как это сейчас сделал Агуду, – пробудить дар насильно. Но если сейчас, как Сия мне объяснила, никто не может заставить меня работать именно видящей, а значит, у меня действительно есть выбор, то, если бы дар пробудили в четырнадцать, я не уверена, что смогла бы противостоять давлению окружающих.

– Ты очень сильная! – уверенно заявила Аулэ.

– Но ребенок, даже подросток, может противостоять взрослым только до определенного предела, – покачала головой Энту, – особенно если эти взрослые абсолютно единодушны в том, как ему следует поступать.

– Тут не поспоришь, – вздохнула Аулэ, вспомнив своих родителей.

– Так что неизвестно, чем бы все закончилось. Да и наш приют моя мать явно выбрала неслучайно – это одно из немногих мест, где меня не попытались бы заставить. Знаешь, меня никто даже не уговаривал – я отказалась, воспитательницы покивали, сказали, что я в любое время могу передумать, и мы больше никогда не возвращались к этому вопросу.

– Так ты не злишься не нее?

– На нее – нет. А вот на Агуду – да.

Пару минут они посидели в молчании, а потом Аулэ все-таки решилась и сказала:

– Я ведь вчера за ужином все ему высказала и пообещала, что, если он снова тебя обидит, я не только напишу жалобу королеве, но и передам эту истории во все газеты!

– Вот это да! Ты настоящий друг! – Энту порывисто обняла Аулэ и добавила: – И я очень тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю, – ответила Аулэ, обнимая ее в ответ. – И вместе мы обязательно что-нибудь придумаем. Если ты не захочешь общаться с Агуду, то и не будешь, хотя…

– Хотя что?

– Хотя он сказал вчера, что, как дознаватель, считает, что поступил совершенно правильно, а как мужчина, понимает, что его поведение было абсолютно неприемлемо.

– Считаешь, что он небезнадежен? – печально улыбнулась Энту.

– А ты разве так не считаешь?

– Я считаю, что лучше мне было бы никогда его не встречать! – отрезала Энту.

– Но…

– Я поверила ему, понимаешь – поверила! А он это доверие предал! – горячо воскликнула Энту. – Это… Я даже не знаю, с чем это можно сравнить. Я раньше думала, что когда говорят, что душа болит, – это просто художественное преувеличение. А оказалось, что так оно и есть – болит! Прямо ноет и ноет в груди! Прости, не могу больше об этом говорить, иначе снова расплачусь, а мне надо заниматься.