— Только одну ночь она была богиней, — пояснила Тамилла. —Совокупление с Шивой свершилось, Кали очищена от крови и алчет новых жертв. Ипервой жертвой должна была сделаться та, которая посмела надеть на себя личинубогини.

— Посмела?! — Василий попытался рассмеяться, но услышалкакое-то хриплое карканье — и оставил эти бесплодные попытки. — А что, еекто-то спросил? Может быть, ты хочешь сказать, будто моя жена знала заранее,какую роль ей предстоит сыграть?

— Нет, о нет! — Она быстро положила ладонь на его плечо. —Нет, о нет! Клянусь, твоя богиня — просто невинная жертва. Ты верно угадал:магараджа очень боялся, что вы увидите друг друга — и вспомните ту ночь. Онвелел отправить тебя в Ванарессу — о, не иначе демоны помутили его разум! — Вголосе вдруг зазвенела ярость. — Но оказалось, что ты входишь в дом к егодругу-инглишу! Ну да, за тобой следили, конечно, следили. Магараджа понял, чтоты можешь оказаться в его дворце вместе с инглишем, — и встревожился. Можнобыло убить тебя, но обряд не велит убивать любовника богини раньше, чем ее.Магараджа решил сделать все, чтобы ты не смотрел на богиню глазами любви. Емупоказалось, что ты, подобно инглишам, ненавидишь тех, кто истязает рабов.

Поэтому он велел мне… ну, ты знаешь.

— Знаю, да, знаю! И эта клевета, будто она требовалаубийства садовника! Но почему… нет, я не понимаю!

Он схватился за голову. Мысли сплелись в какой-то огненныйклубок, из которого каждое мгновение выскальзывал обрывок раскаленной нити,впивался в мозг, причинял острую боль. Кровь билась в висках, застилала глаза.

— Подожди, я хочу понять! Почему все происходило так… такдолго, так нелепо? Почему магараджа не прикончил Вареньку сразу, как только былисполнен обряд?!

Тамилла поглядела на него с суеверным ужасом:

— Как же ты не понимаешь? Человек не может убить богинюсвоими руками!

— Ну разумеется! А дохлая кобра в кустах отравленных роз?Это не убийство?

Тамилла резко выдохнула, потом заговорила так же испуганно:

— Человек может помогать богине умереть. Яд, цветок — этоневинно, вполне невинно.

— О да! — сказал Василий. — О да! Вполне!

— Невинно в глазах всевидящих богов. Знаешь, как говорят?Кто, усевшись вдвоем, советуется — обо всем знает Варуна, ибо он третий придвоих и второй при мыслях одинокого. Поэтому, как ни хотелось магараджеприкончить богиню вместе со всеми вами с помощью своих тхагов-душителей, он былпринужден заточить ее в Башню Молчания. Там она умерла бы или убила бы себясама. Как… как прошлой полночью.

— Как прошлой полночью… — бессмысленно повторил Василий. —Значит, это самоубийство было угодно Кали?

— Да, да! — с жаром согласилась Тамилла. — Богиня будетдовольна, что ее земное воплощение сольется с нею.

— А Нараян? — тихо спросил Василий.

Глаза Тамиллы сделались огромными.

— Нараян? Я не знаю…

— Если ты скажешь, что не знаешь Нараяна, я не поверю! —Василий с новым раздражением стиснул ее кисть, мимолетно удивившись тому, какаясильная, упругая у нее рука. — Ты была там, в водоеме… на острове!

Ион едва не ударил тебя за то, что я тогда… ты помнишь?

Она медленно опустила ресницы:

— Помню ли я? О… это мое несчастье! Мне жаль Нараяна! Онжертва своего сердца, потому что он так же полюбил богиню, как я…

И вдруг обвилась всем телом вокруг Василия, припала жаднымртом к его губам, а руки продолжили то, что она успешно завершила в темномводоеме, но чего не удалось ей сделать в одном из покоев этого дворца. Ну,волшебный, многообещающий третий раз…

Она вела ладонями по его телу, и Василию казалось, что передним великолепная арфистка, которая прекрасно знает, как заставить все струнымужского существа запеть любовную страстную песнь. Арфистка, да…

Он был в одном салоне в Париже, они были там вместе с Реджинальдом,и дама в сиреневом туалете, с высоко подобранными белыми волосами, играла вчесть победителей дивные мелодии. Однако у Василия весь день чудовищно болелаголова после ночи с Эжени… вдобавок там присутствовала не одна Эжени, а еще двекакие-то красотулечки — или три?.. Словом, было не до музыкальных пассажей, онтолько с преувеличенным дурацким вниманием следил за длинными мелькающимипальчиками, которые перебирали струны так проворно, как пряха — прядет,кружевница — плетет, сборщица чая — скручивает листочки, а человек, ненарокомсевший в муравейник, обирает с себя жалящих воинственных насекомых. И вотперебор пальцев сделался таким стремительным, что за ним просто невозможно былоуследить… у Василия кругом пошла голова, а к горлу подкатил комок, и какое-томгновение он холодел от ужаса, что его сейчас вывернет на бесценный обюсонскийковер, словно беременную институтку…

Он резко кашлянул и перехватил запястья Тамиллы уже околосвоих бедер.

— Постой, — проговорил, чуть задыхаясь. — Я больше не могу…не могу терпеть. До смерти боюсь щекотки.

Одним бессмертным богам известно, как ему удалось облечьсугубо русскую грубость в щелкающий, шелестящий, попискивающий, будто птичьиголоса, язык этой страны, этой лживой женщины.

Она оторопела на миг — только на миг, но тотчас очнулась — ирванулась было во тьму, которая ее породила на горе и муки Василия, однако дажеэто сильное, гибкое тело не могло противостоять стальному аркану, которым еезахлестнула рука взбешенного мужчины.

— Не дергайся, змеища! — прошипел он. — Что, наступил тебена хвост? Ничего, послушай-ка! Думаешь, я по верил тому, что ты здесь наплела?А знаешь, почему не верю? Потому что я жив! Я жив! Это значит, что и жена мояжива, потому что, умри она еще до полуночи, и я не встретил бы рассвета. У насс ней одно сердце, кровь одна — жизнь одна. — Он хрипло расхохотался. — Ниминуты не верил тебе, ни единой минуточки. Мне хочется опять окунуть тебя вводу да еще хорошенько поскрести скребком — глядишь, и эту мерзкую личинуотмою, а там еще какую-нибудь пакость обнаружу. Не ту ли тварь, которая завелаВареньку на Башню Молчания? Ты, я погляжу, здесь и швец, и жнец, и в дудуигрец? На все руки от скуки?

Он уже не затруднял себя переводом, чудилось, забыв всеслова на хинди: ничего, поймет!

Впрочем, и Тамилла не сомневалась, что он поймет ее, когдавдруг закинула голову — и нечеловеческий рев, словно бы исторгнутый сонмищемдемонов, вырвался из ее груди:

— Майн бхука хо! Я голодна!