Все это доказывает, насколько мы зависели от воли Гитлера даже в самых личных решениях. Гитлер откликнулся на мою просьбу без колебаний. Он тоже считал, что я окажу самые ценные услуги ему и рейху как его главный архитектор. Когда он иногда заговаривал о планах на будущее, то часто с тоской замечал: «Тогда мы оба сможем на несколько месяцев отойти от дел и снова обсудить наши строительные планы». Правда, со временем я слышал подобные замечания все реже и реже.

Первым результатом моего министерского назначения был прилет в Ставку личного помощника Тодта Конрада Хаземана. Поскольку в окружении Тодта были более влиятельные люди, я с досадой и раздражением воспринял визит Хаземана как попытку проверить прочность моего положения. Хаземан сразу же заявил, что явился ознакомить меня с характеристиками моих будущих сотрудников. Я довольно резко ответил, что намерен сформировать собственное мнение при личном общении с ними. В тот же вечер я выехал ночным поездом в Берлин. На тот момент у меня не было никакого желания лететь самолетом.

Когда на следующее утро я проезжал через окраины столицы с заводами и железнодорожными депо, меня охватило беспокойство. Гожусь ли я для выполнения поставленных передо мной задач? Смогу ли справиться с таким обширным и незнакомым хозяйством? Обладаю ли я качествами, необходимыми для преодоления практических проблем? Удовлетворяю ли я требованиям, предъявляемым к министрам? Меня одолевали сомнения, и, когда поезд вполз под своды Силезского вокзала, мое сердце гулко колотилось в груди и я чувствовал непривычную слабость.

Меня назначили на один из ключевых военных постов, хотя я был весьма застенчив, не обладал ораторскими способностями и даже на совещаниях с трудом четко формулировал свои мысли. Какова будет реакция армейских генералов, когда им представят как коллегу меня, уже отмеченного клеймом «штатского» и «художника»? Честно говоря, вопросы общения и поддержания авторитета волновали меня куда больше, чем практические задачи.

Значительную проблему представлял административный аспект моей новой работы. Я не сомневался в том, что сотрудники Тодта считают меня самозванцем. Разумеется, они знали меня как друга их прежнего шефа, но ведь именно им я надоедал просьбами о выделении строительных материалов. К тому же все эти люди работали вместе с доктором Тодтом много лет.

Я немедля обошел кабинеты начальников всех важных отделов министерства, таким образом избавив их от необходимости являться ко мне с докладами. Я также приказал ничего не менять в личном кабинете доктора Тодта, хотя его обстановка не соответствовала моему вкусу[95].

Утром 11 февраля 1942 года я должен был встречать на Ангальтском вокзале гроб с останками Тодта. Эта церемония произвела на меня тягостное впечатление, как и торжественное прощание, состоявшееся на следующий день в спроектированном мною Мозаичном зале рейхсканцелярии. Гитлер был растроган до слез. Во время простой церемонии Ксавер Дорш, один из ближайших соратников Тодта, клятвенно заверил меня в своей преданности. Два года спустя, когда я тяжело заболел, он вступил в заговор, организованный против меня Герингом.

Я сразу же втянулся в работу. 13 февраля, в пятницу, фельдмаршал Эрхард Мильх, статс-секретарь министерства авиации, пригласил меня на совещание в конференц-зал своего министерства. Там в присутствии представителей трех родов войск и промышленности должны были обсуждаться вопросы вооружения. Когда я спросил, нельзя ли отложить совещание, поскольку я еще не вошел в курс дел, Мильх со свойственной ему непринужденностью и пользуясь нашими хорошими отношениями возразил: мол, крупнейшие промышленники уже едут в Берлин со всего рейха, так неужели я надеюсь отпроситься? Я был вынужден принять приглашение.

Накануне совещания меня вызвал Геринг. Тогда я впервые приехал к нему в новом качестве – как министр. Геринг вежливо напомнил о гармонии, царившей между нами в бытность мою архитектором, и выразил надежду, что ничего в наших отношениях не изменится. Геринг, когда хотел, мог быть очень обаятельным, правда, несколько снисходительным. Затем он перешел к сути дела: заявил, что с моим предшественником у него было письменное соглашение и уже подготовлен аналогичный документ, который он пришлет мне на подпись. В документе оговаривалось особое условие: я занимаюсь вооружением армии и не вмешиваюсь в вопросы, входящие в четырехлетний план. В конце беседы Геринг заявил, что все остальное я узнаю на совещании у Мильха. Я не ответил ничего определенного и вежливо распрощался. Четырехлетний план охватывал все области экономики, и если бы я согласился подписать соглашение с Герингом, то полностью связал бы себе руки.

Я предчувствовал, что на совещании у Мильха меня ждут сюрпризы, а в собственных силах был далеко не уверен. Поэтому я сообщил Гитлеру, задержавшемуся после похорон Тодта в Берлине, о разговоре с Герингом. Памятуя о его реакции на вторжение Геринга при моем назначении, я рассчитывал на его поддержку. «Хорошо, – сказал Гитлер. – Если против вас начнут выступать и у вас возникнут проблемы, прервите совещание и пригласите всех участников в зал заседаний правительства. И там я выскажу этим господам все, что потребуется».

Зал заседаний правительства считался святая святых, и уже сам факт приглашения туда неизбежно произвел бы на участников совещания глубокое впечатление. А если сам Гитлер обратится с речью к людям, с которыми мне предстоит работать, то о лучшем начале своей министерской деятельности я и мечтать не мог.

В большом конференц-зале министерства авиации присутствовало тридцать человек: крупнейшие промышленники, среди них генеральный директор Альберт Фёглер (Объединенные сталелитейные заводы); Вильгельм Цанген, глава Германской промышленной ассоциации; генерал Эрнст Фромм, командующий резервной армией, со своим подчиненным, генерал-лейтенантом Леебом, начальником управления вооружений главного командования сухопутными силами (ОКХ); адмирал Витцель, начальник управления военно-морских вооружений главного командования военно– морским флотом (ОКМ); генерал Томас, руководитель управления военной промышленности и вооружений (ОКВ); Вальтер Функ, рейхсминистр экономики; чиновники из управления четырехлетнего плана и еще несколько влиятельных сотрудников Геринга. Председательствовал Мильх – как представитель «принимающей стороны». Он попросил Функа сесть справа от него, меня – слева и в короткой вступительной речи обрисовал трудности, возникшие в военной промышленности из-за столкновения интересов трех родов войск. Затем Фёглер наглядно представил собравшимся, как приказы и контрприказы, споры о степени срочности и частая смена приоритетов мешают производству. По его словам, существовали еще невостребованные резервы, но их невозможно выявить по вышеперечисленным причинам, а потому давно пора навести порядок во взаимоотношениях различных структур. Решения должен принимать один– единственный человек, и промышленникам совершенно не важно, кто это будет.