не ладилось. Юнни и Уотерсон травили анекдоты, придавая нашему отчаянному предприятию атмосферу воскресного пикника.

На второй день после выезда из Харги приблизительно в три часа пополудни сломался грузовик Дэвиса: лопнул ремень вентилятора. Механик Уэлш подъехал и принялся ставить новый. Ремонт затягивался, и я отправился выяснить, в чем дело. Выяснилось, что запасные ремни не подходят: они оказались слишком короткими и узкими для наших грузовиков. Мелкое происшествие превратилось в небольшую катастрофу. Тянуть на буксире перегруженный «шевроле» с пятью вместо трех тоннами груза было невозможно, но ни машину, ни наши запасы бросать я не собирался. Будь у нас радиостанция, я бы попросил LRDG дать задание Нику Уайлдеру, который со своим патрулем двигался вслед за нами, привезти подходящие ремни. Но такой возможности не было, и мне оставалось только проклинать капитана Хейвуда, начальника управления связи LRDG, который, на нашу беду, приказал доставить передатчик для нас не в Каир, а в Куфру.

Я отправил Юнни и Петри на двух джипах обратно в Харгу с приказом связаться с Каиром из отделения египетской почты и запросить доставку в Харгу по воздуху запасных ремней и десятидневного запаса продовольствия для восемнадцати человек. По моим расчетам, парни должны были обернуться за три дня. Петри не боялся заблудиться. Я уже видел, как он справляется с навигацией, и вполне ему доверял.

Инцидент с ремнями не особенно меня огорчил, а вот собственный просчет с провизией очень расстроил. Дело в том, что перед отъездом из Каира я прикинул, что PPA доберется до Куфры за восемь дней (рекорд LRDG составлял пять), затем, особо не рассчитывая, наугад, накинул три для подстраховки. Получилось одиннадцать, о которых я и доложил. И вот мы уже израсходовали трехдневный запас, еще три-четыре дня уйдет на ожидание Юнни, а затем нам придется проехать более восьмисот километров по труднопроходимой пустыне, что при нашем темпе движения займет около шести суток, если все обойдется без происшествий. Выходит, нам нужен был запас провизии как минимум на тринадцать дней – на два больше, чем я взял. Пришлось публично признать свой позор. Я так и не забыл эту роковую ошибку. Мои бывшие сослуживцы, читая эти страницы, поймут, зачем я все время перегружал их машины, страхуясь от смертельных случайностей, которые, к счастью, нас миновали.

В ожидании Юнни мы с Уотерсоном принялись обучать людей основам нашего ремесла. Лишь немногим прежде доводилось стрелять, и никто не умел обращаться с пулеметом Vickers-K. Помочь здесь могла только практика с утра до вечера: разобрать и собрать, снова разобрать и снова собрать. Для разнообразия мы еще побросали ручные гранаты, а в награду для тех, кто наловчился разбирать и собирать пулемет с завязанными глазами, устроили имитацию боя на джипах. Это было не более чем развлечение, потому что приобрести боевые навыки можно, лишь пережив настоящие сражения.

Среди всех наших людей выделялся капрал Локк. Он выглядел очень сурово: черная пиратская повязка на пустой глазнице, лицо и бо́льшая часть тела исполосованы шрамами и разноцветными рубцами. Обращаться с оружием и водить он умел получше нашего и, похоже, прошел через самые жестокие передряги. Я говорю «похоже», потому что так и не узнал его настоящей истории. Локк обладал богатым воображением. Байки, которые он рассказывал, изобиловали деталями и отличались восхитительной непоследовательностью. На первом собеседовании он сообщил мне, что по происхождению француз (якобы его фамилия на самом деле пишется Loques, но, вступив в британскую армию, он изменил написание на английское); что он год изучал химию в Лондонском университете, чем и объясняется его изящный, несколько книжный английский; что он испытывает неутолимую жажду немецкой крови и уже ликвидировал нескольких немцев своими руками, а попав в мой отряд, надеется убить еще много врагов кинжалом, который носит под полевой курткой. Он служил танкистом, но шрамы заработал в рукопашных схватках с противником. По другой версии, появившейся позже, он был англичанином, родители его жили в Лидсе, а химию он год изучал в Сорбонне, где и навострился весьма бегло говорить по-французски. Глаз он потерял, когда запрыгнул через башенный люк в немецкий танк и уничтожил весь экипаж разводным ключом.

Локк безупречно говорил по-французски и по-английски – мне ни разу не удавалось его подловить. Он не просто в совершенстве владел двумя языками, но и вел себя, в зависимости от окружения, то как англичанин, то как француз. Наши ребята души в нем не чаяли, и никто из них даже не сомневался, что он британец, как и все они; но однажды в Алжире я слышал, как он с маслянистым парижским акцентом бранился в обществе французских солдат, которые без колебаний приняли его за своего. Письменный английский у него был выразительным и не лишенным определенного литературного изящества, а французская орфография порой хромала. Такой контраст через пару лет убедил меня, что Локк все-таки скорее родился в Лидсе, чем в Реймсе, Вильфранше или Париже.

Напыщенный и воинственный, он временами выказывал обезоруживающую скромность, как будто прося, чтобы ему не ставили в упрек его небылицы – слабость, которой он не мог противиться. В бою он действовал собранно и осмысленно. В одиночку Локк постоянно нарывался на неприятности, но если командовал людьми, то старался не подвергать их лишнему риску. Ему нравилось украшать себя ножами, дубинками и видавшими виды предметами трофейной одежды; в своей велеречивой манере он объявлял о намерении принести в лагерь уши (или головы, или гениталии) немцев, которых убьет, но на деле никогда не выполнял своих зверских обещаний. Локк любил прихвастнуть, но, в отличие от многих хвастунов, в заварушках вел себя не трусливо, а храбро и разумно и провел в рядах PPA почти два года. Я уволил его, лишь когда постоянное напряжение и очередное ранение поставили под угрозу его шаткое душевное равновесие.

Юнни вернулся на день позже, чем я рассчитывал, потому что радист-египтянин в Харге, как ни старался, так и не сумел связаться с Каиром. Пришлось ехать до самого Асьюта в долине Нила, где их выручила база Королевских ВВС. Юнни не особо ладил с компасом. Притворяясь, что хорошо понимает, что такое пеленг на солнце, на самом деле он не имел представления, как прокладывать курс с помощью солнечного компаса. Однако, как рассказал мне Петри, на обратном пути Юнни указывал дорогу, для верности полагаясь на наши следы, если их получалось разглядеть. В остальном он опирался на ориентиры, которые запомнил. Юнни обладал феноменальной памятью, да и в чтении следов ему не было равных.