ног. У Индиго, если его нести неаккуратно, точно откроются раны – в прошлый раз для этого хватило одного неосторожного движения. А биопластыря больше нет. И бинтов тоже.

Да даже если бы Индиго был на ногах, ничего бы не вышло. Боты Сновидца все равно летают быстрее. И будут неуклонно, без устали преследовать нас – если только не получат другую жертву. В прошлый раз мы сделали так, чтобы они нашли и убили манекена вместо нас. Но здесь, в этой части корабля, манекенов больше нет. Мы сами всех перебили.

И теперь могли жертвовать только собой.

Я вспомнил, как Индиго всегда заслонял меня от врагов, как делился тайнами своего народа, чтобы отвлечь от страха. Вспомнил, как Тамара, несгибаемая, стойкая, храбрая, вела и направляла меня, предупреждала об опасности. Как была готова потратить ради меня последнюю пулю, хоть и знала, что напрасно.

Вспомнил и поднялся на ноги. Развернулся, пошел обратно по коридору, через серверную. На пороге крошечной камеры я остановился. В мое отсутствие Тамара скинула наконец свой истрепанный китель, оставшись в армейской майке с широкими лямками. Теперь особенно бросалась в глаза ее страшная худоба. От плеч и рук остались буквально кожа да кости. Индиго неподвижно лежал, укрытый кителем с гербом Республиканской армии.

Возможно, это и помогло мне решиться.

– Тамара, – окликнул я, и она подняла голову. Глаза-фонарики смотрели ясно, хотя и припухли от слез. Все еще стоя на пороге, я положил руку на панель управления дверью из серверной.

– Философский Камень в лаборатории номер семнадцать, – сказал я и, прежде чем она успела среагировать, нажал «закрыть». Дверь скользнула вперед и закрылась. Путь в камеру был отрезан. Я заблокировал дверь и для верности разбил панель управления каким-то обломком, который нашел на полу. Теперь Тамаре придется повозиться, чтобы открыть ее изнутри. Но я знал, что она не станет этого делать. Наша Огнеглазка мыслит трезво и практично, и кроме того, ей надо позаботиться об Индиго. Она не пожертвует двумя жизнями, чтобы спасти одну.

Я вышел на середину серверной, сел на пол, скрестив ноги, и закрыл глаза. Больше не нужно было ни бежать, ни прятаться. Оставалось только ждать.

Гул становился все громче и громче, приближался неумолимо, как грозовая туча, и неотвратимо, как… как сама Смерть. Да уж, будет что рассказать Бриджит, когда мы наконец встретимся. Она будет в шоке, узнав, сколько всего невероятного я повидал. А может, наоборот, страшно рассердится: я ведь умер, спасая Посланника и республиканского офицера – тех самых извергов, что убили ее…

Когда первый бот сел на спину, я еле почувствовал сквозь рубашку легкое прикосновение его лапок. А потом остальной рой спустился вниз, окутал меня сверкающим, жужжащим облаком, и механические пчелы поползли по шее, полезли в глаза и в рот.

59. Что-то попало в глаз

Дернувшись, как от удара, я очнулся на холодном твердом полу, жадно хватая ртом воздух.

Вокруг слышались голоса – вроде знакомые, только я почему-то не мог их узнать.

– Пришел в себя? Как он, в порядке? Шон!

Проморгаться никак не получалось. Глаза пересохли и болели, словно туда насыпали песку. Перед ними плавали какие-то бесформенные цветные пятна и странные, ни на что не похожие фигуры. Я сглотнул, снова заморгал, и постепенно пространство вокруг пришло в норму. Странные цветные пятна резко выцвели и исчезли. Надо мной стоял Посланник Индиго.

Лицо у него было по-прежнему синюшно-бледное, и на нем застыло холодное, бесстрастное выражение. Посланник в упор глядел на меня немигающими совиными глазами. Я протянул к нему руку, почти ожидая, что это галлюцинация и рука пройдет насквозь. Но нет, кончики пальцев коснулись щеки Индиго, и тут начались новые странности.

Зрение вдруг стало глючить – другим словом и не назовешь. Индиго превратился в странную мозаичную картинку из множества образов. Мне там привиделась Первая, и падение Кийстрома, и трупы на его улицах.

Индиго аккуратно взял мою руку, отвел от своего лица. И в тот же миг узоры исчезли, как вода, которую вытерли полотенцем. Передо мной снова был только Посланник, все еще страшно бледный. У меня пересохло во рту.

– Шон? – снова раздался знакомый голос. Тамара. Через миг она уже стояла на коленях рядом с Индиго и с тревогой глядела на меня.

– О матерь… Ты как, цел?

Я почему-то с большим трудом ее понимал. Как будто она говорила на языке, который я едва знаю. Но с каких это пор у меня начались проблемы с сестринским?

– Я в порядке, – ответил я, а потом добавил: – Только с глазами что-то не то.

Отпихнув в сторону Индиго, Тамара склонилась надо мной, так что теперь я видел только ее обеспокоенное лицо. Она обхватила ладонями мои щеки, покрутила голову туда-сюда. Осмотрела уши, заставила широко открыть рот. Потом одной рукой надавила на лоб, а другой по очереди оттянула до упора нижние веки.

Было неприятно, и я отвернул голову в сторону.

– Индиго, – окликнул я. Говорить на сестринском тоже было трудно, и я старался не особенно думать о том, что это может означать. – Вы-то как?

Когда я видел его в прошлый раз, он лежал без сознания, практически обескровленный и с огромной дырой в животе.

– Он в норме, – сообщила Тамара. – Посланника не так просто убить. Да и биопластырь свое дело сделал.

Индиго глядел на меня поверх ее плеча и, похоже, действительно был в порядке.

Тамара снова оттянула мне веки.

– Ай!

– У тебя что-то в глазу.

Я перестал хватать ее за прохладные худые пальцы.

– Что? Что там такое?

Она убрала руки с моего лица.

– Не знаю. Но трогать боюсь. Это негигиенично. И вообще, ты должен быть в коме!

– Жалеешь, что это не так?

– Прекрати свои шуточки. Скажи лучше, что-нибудь болит или только с глазами проблемы?

Болела голова, но несильно. И пугало меня в первую очередь не это.

– Почему-то трудно говорить и понимать слова. Я прокручиваю в голове твою речь, пытаясь перевести, а раньше просто свободно отвечал.

Тамара нахмурилась:

– Давай тогда скажи что-нибудь на своем языке.

На этот раз, к счастью, задумываться не пришлось – слова вылетели легко и совершенно естественно.

– Рад, что с вами обоими все в порядке, – сказал я по-кийстромски.

– Хорошо, – кивнула Тамара, но неискренне: тревога с лица никуда не делась. – Если ты без проблем говоришь хотя бы по-кийстромски, значит, можно считать, что способность к смысловой обработке речи сохранилась. Это если ты действительно сказал по-кийстромски что-то осмысленное, а не что попало.

Я хотел успокоить ее, что у меня нет никаких проблем с родным языком, как вспомнил, что Индиго же тоже его понимает. Надо было сказать что-то другое – теперь не мучился бы от неловкости.