с того ни с сего Штауффахер пожелал выслушать его мнение, дескать, взгляд со стороны, вдруг он добавит то, о чём все остальные не подумали.

– Я даже порядком испугался, – сказал Гени. – Это как если бы в церкви неожиданно заставили меня служить мессу. Но я сказал, может быть, не самую большую глупость, потому что правитель кивнул, а на следующий день спросил меня, так ли уж непременно я должен вернуться домой вместе с Айхенбергером, а то бы он немного задержал меня при себе; и что уж он позаботится после о том, чтобы мне не пришлось возвращаться домой пешком на одной ноге. И ещё кое-что сказал, но я уж не буду вам всё рассказывать.

Но по нему было видно, что как раз это ему и хочется рассказать, и потом он всё-таки рассказал. Правитель Швица Штауффахер, дескать, хотел бы, чтоб у него за столом всегда сидел человек с хорошей головой на плечах. С тех пор, по словам Гени, он всегда присутствовал при всех обсуждениях, а иногда и сидел вечерами с глазу на глаз с правителем за бокалом-другим вина, и они подыскивали ответы на вопросы, возникшие в течение дня.

Меня это нисколько не удивило, я и раньше знал, что Гени умнее многих других, но не так, как человек, который научился читать и писать, а потом выучил ещё и латынь или, может, какой-нибудь шведский язык, а умный в практическом смысле.

Алисий хотел было снова начать свой рассказ о чудесном Бернере фон Хомберге, который тоже был таким советником, да не у обыкновенного правителя кантона, как Гени, а у самого кайзера. Но никто не хотел слушать его истории, и он это сразу заметил и замолчал. Однако долго всё-таки не выдержал.

Гени сказал, что раньше даже не знал, как много люди спорят друг с другом, иногда о важных вещах, но в большинстве случаев это дела, которое легко уладить, достаточно иметь немного ума и проявить немного миролюбия к другим, но нет же, чем больше пустоты в черепе, тем упорнее они спорят – бывает, что годами из-за какой-то мушиной какашки, а потом идут с этим к правителю и думают, что вся долина интересуется их мочой. Ему запомнился один случай, речь шла о том, кому на ежегодном шествии в деревне достанется нести на плече переднюю часть носилок со статуей святого покровителя, потому что нести заднюю часть было не так почётно. Из-за такой чепухи две семьи дошли до кровавой вражды, сперва два упрямых мужика, потом сыновья, а потом и внуки. В результате вся деревня разделилась на две партии, вредили друг другу как могли, и каждый год в день святого покровителя деревни случалась драка. И вот такие глупости должен рассматривать правитель, у которого множество куда более важных дел.

Мне, конечно, было интересно, как разрешился спор той деревни, если каждая сторона была по-своему права. Гени сказал, что уже по вопросу видно, что у меня хорошая голова, ведь у большинства в таких делах самая большая трудность – разделить правоту и неправоту поровну, как мы делим сало у нас за столом, одному этот кусок, другому этот, а каждый раз ищут какой-нибудь хитрый ход. В данном случае они сделали так: правитель объявил, что из-за нарушенного мира он запрещает вообще нести статую святого на шествии, пока обе семьи не придут к обоюдному согласию. И тут горячие головы внезапно осенила мысль, которая не приходила все эти годы, а именно: на середине шествия поменяться местами. Правда, была опасность, что они опять явятся к правителю со спором, где же находится эта середина.

– Это была мысль правители или твоя? – спросил Полубородый.

– Наша общая, – ответил Гени, но это было, пожалуй, из скромности.

Разумеется, обсуждали и многие другие дела, сказал он, такие, где речь могла идти о жизни и смерти, как, например, этот досадный спор с монастырём, который длится уже давно. А ведь спор идёт в итоге о маленьком участке общественной земли здесь и об альпийском пастбище там, среди разумных людей это не было бы причиной хвататься за оружие. Но с одной стороны монастырские из Айнзидельна иногда ведут себя так, будто они хозяева мира, а на другой стороне тоже выступают тупые забияки, и он, мол, не должен объяснять Поли, кого он имеет в виду под забияками. К счастью, до сих пор не случилось ничего серьёзного, разве что тут и там есть попытки что-то поджечь, а из этих попыток может вспыхнуть большой пожар, но когда горит крыша, это уже не потушишь лоханью воды. Поэтому правитель и выслал теперь эту делегацию с заданием сесть за стол с аббатом и искать решение до тех пор, пока не установится мир. Договариваться друг с другом всегда лучше, чем нападать друг на друга.

– А вот я так не считаю. – Голова дяди Алисия опять налилась кровью. – Споры не решаются пением псалмов, и кто первый выдвинет предложение о переговорах, тот, считай, уже проиграл дело, это знает каждый, кому довелось участвовать в войне. Бить надо первым, причём как можно быстрее, чтобы битва закончилась ещё до того, как другие смогли продрать глаза после утреннего сна. Вот и в последнем походе мы таким манером завоевали не один город; а если бы они каждый раз сперва засылали делегацию, им бы и за сто лет было не дойти до Рима.

Поли так убеждённо кивнул, будто эти слова ему сам Папа зачитал из Библии. Иногда я думаю, он вообще сам никогда не размышляет, а только бежит за дядей Алисием, как я в детстве бегал за Лизи Хаслер.

– Но ведь мы сейчас не находимся в состоянии войны, – возразил Гени, – наоборот стараемся её избежать.

– Переговорами? – язвительно усмехнулся Алисий. – Тогда ты, может быть, веришь и в то, что оспу можно вылечить пахтой?

Поли громко рассмеялся, и это ещё сильнее подзадорило Алисия. Уважение, которое они поначалу выказывали к Гени, истончалось, они всё чаще перебивали его. Я-то хорошо его понимаю, когда он говорит, что некоторые люди не научились выслушивать других. Когда Алисию больше ничего не приходит в голову, он повторяет то, что уже сказал, только второй раз не говорит, а выкрикивает. Мне кажется, чем меньше человек разбирается в деле, тем громче он о нём говорит.

Полубородый всё это время не вмешивался, он только слушал. Я думал, он наверняка того же мнения, что и Гени, но я ошибался. У Полубородого не так, как у других: у