Они продолжали спорить, пока не наступило время Гени уезжать, и это было жаль; мне хотелось бы, чтобы то короткое время, что он провёл у нас, было более мирным. Будь я король или герцог, я бы издал закон, чтобы всегда, когда семья собирается вместе, разговоры велись лишь о еде, или погоде, или полевых работах, а кто начнёт разговор о таких делах, как война или раздоры, того сажать в тюрьму.

За порогом Гени меня обнял, но мыслями он был уже в Айнзидельне. Он воображал свой визит домой по-другому, это было заметно: когда он приехал, у него было счастливое лицо, а при прощании оно стало только серьёзным; и виной тому Алисий и Поли, а ещё тот дурацкий межевой спор. Но Гени всё-таки ещё раз поневоле рассмеялся, потому что Придурок Верни преподнёс ему конские яблоки его мула: наверное, думал, что Гени возьмёт их с собой. Полубородый помог ему сесть верхом; выглядело это неуклюже, но когда Гени уже сидел, совсем не было заметно, что у него нет одной ноги. Деревенские выстроились шпалерой, провожая его, как тогда монахи провожали габсбургских рыцарей, вот так и закончился приезд моего брата Гени.

Дядя Алисий и Поли поздравили друг друга с тем, как хорошо они вломили Гени и ни в чём не отступили перед ним, но когда потом вечером явился очередной солдат, собираясь разместиться у Алисия, тот его не впустил. Боялся, что Гени действительно может отказать ему от дома.

Полубородый заметил, что я погрустнел. Он обнял меня за плечи и в шутку сказал, не пойти ли нам вместе в Эгери к бабе-травнице, а то мне, видать, дурно, потому что я съел слишком много сала, и поможет мне только правильный настой. Но если, мол, путь туда для меня слишком долог, он может попытаться сам заварить для меня эликсир, в таких случаях хорошо помогает золототысячник и тысячелистник. Он потом подмешал в питьё много мёда, так что даже не было заметно, что это лекарство. Что касается спора, сказал Полубородый, то он не считает Алисия таким уж правым, а то, как тот обосновывает своё мнение, уж и подавно не отличается Соломоновой мудростью, однако в одном пункте, дескать, Гени видит всё слишком в розовом свете. Как раз самые разумные люди часто ошибаются, предполагая и в других такую же рассудительность или надеясь их склонить к рассудительности; но его собственный опыт показывает другое. Он просто не хотел вмешиваться, лишний голос делает общий хор громче, но не лучше. А он того мнения, что эта делегация в Айнзидельн не принесёт Гени ничего и даже меньше. За монастырём, мол, стоят Габсбурги, а когда подаёшь руку Габсбургу, то пересчитай после этого пальцы, все ли на месте. С хитрыми лисами можно заключать сто договоров о мире, но в курятник их пускать нельзя даже после этого. Рано или поздно придётся хвататься за оружие, для него это ясно так же, как после молнии следует гром, а когда это произойдёт, бессмысленно пускаться в бой, вооружившись высокими словами, нужно прихватить и настоящее оружие. Если у меня есть охота, он может взять меня с собой в ближайшие дни в Эгери, он там готовит кое-что с кузнецом Штоффелем, это будет для меня полезнее, чем слушать хвастовство Алисия.

Я согласился, и не только ради того, что он собирался мне показать, но и от радости увидеть Кэттерли, ведь она мне была почти как сестрёнка. И я сказал Алисию, что не вернусь к нему, хотя теперь в доме снова есть место, а лучше останусь у Полубородого.

Сорок шестая глава, в которой с Кэттерли случается плохое

Должно быть, случилось что-то по-настоящему дурное, но Кэттерли не хочет об этом говорить, она вообще ни о чём больше не говорит, и взрослые понимают её так же мало, как и я. Штоффель думает, что её что-то напугало по дороге из церкви домой, может, злой дух; известно же, что при зимнем солнцевороте злых духов особенно много шныряет по окрестностям. Полубородый ответил, что не хочет спорить на тему злых духов, бывают ли они вообще, но по его опыту злые дела творят не столько злые духи, сколько злые люди. Теперь они оба сидели молчком, и каждый думал, что же могло произойти. Единственный свет исходил от огня в горне; дверь на улицу была заперта на задвижку, хотя сейчас не воскресенье и не конец рабочего дня. Уже дважды кто-то стучался, то ли лошадь подковать, то ли из-за чего другого, но оба раза Штоффель не издал в ответ ни звука, так и оставался сидеть. Так бывает после похорон, когда больше нечего сказать о покойнике, а у женщин уже иссякли слёзы. И хотя тут никто не умер, но я боялся, что это ещё могло произойти.

Когда Кэттерли пришла с улицы, первой моей мыслью было: её кто-то сглазил.

А так хорошо начинался день.

Мы с Полубородый вышли из дома на рассвете. Он прихватил корзину, но не хотел сказать, для чего. Сам, говорит, увидишь. Снег скрипел под ногами при каждом шаге, и это были единственные звуки в полной тишине; птицам было слишком холодно, чтобы чирикать. Только одна каркала, да некрасиво, как будто охрипла. Этот крик мне был незнаком, но Полубородый, сведущий во многом, объяснил, что это вьюрок, на лето вьюрки улетают далеко на север, а к нам возвращаются только зимой, потому что когда нам холодно, им в самый раз. И глубокий снег им нипочём, они даже проделывают в нём дырки, чтобы искать буковые орешки.

Он мне объяснил, но теперь, по прошествии времени, я всё же себя спрашиваю, не была ли то зловещая птица, вестник беды. Такой противный голос не предвещал ничего хорошего.

Потом Полубородый свернул в лес, там он обнаружил то, что, надеюсь, больше никому не бросилось в глаза. Нам пришлось пробираться сквозь чащу и кустарник, а потом на краю маленькой поляны действительно росла кучка кривых деревьев, и никто не снял с них плоды. Там, откуда Полубородый родом, их называют костянкоплодник, а у нас они называются мушмула. Тут мы оба рассмеялись, потому что каждому показалось странным чужое название; я думаю, многое кажется нам смешным только потому, что мы к этому ещё не привыкли. Мушмула становится вкусной только после мороза, и нужно выковыривать из плодов