просто растворяли инородные тела без остатка. И эти счастливчики должны были стать спасением для выживших.

Будь у ученых больше времени, они смогли бы докопаться до сути мутации, выделить гены, ставшие ангелами-хранителями для их носителей, разложить все по полочкам и описать. И создать лекарство, бьющее без промаха. Но у них не было времени. Работать приходилось на ощупь, в бешеном темпе, рискуя каждую секунду ошибиться и свернуть не туда. А у них не было права на ошибку.

Несколько месяцев лучшие ученые из России, Израиля, Ирана, Индии, Пакистана, Китая, Америки ― все вместе, закрывшись в подземном бункере, вели мозговой штурм против короночумы. Несколько месяцев, днем и ночью, сменяя и поддерживая друг друга, эти лучшие умы человечества, сбросив навсегда, как старую кожу, вражду культур, вели бой за жизнь.

Всего лишь год назад такой тандем невозможно было представить. Но жизнь или смерть меняет все, как хочет. Первая партия экспериментального лекарства от королевской чумы, пока еще не проверенного на людях, была создана в лаборатории. И это стало первым в мире лекарством, на которое нельзя получить патент. Первое лекарство, которое нельзя купить или продать. Ибо принадлежало оно всему человечеству, которое могло спасти от вымирания… или нет?

Молоденькая медсестра в защитном костюме, покрывающем все тело, и маске-шлеме набирала жидкость в шприц из капсулы янтарного оттенка.

– Доктор, это первая инъекция человеку? Тут ведь не только женщина, но и ребенок. Это такая ответственность! А если что-то пойдет не так?! ― спросила она дрожащим голосом.

– В этой жидкости ― часть моего генома, ― пошутил врач без маски. ― Вы же давно работаете со мной, и пока все в порядке. Так почему вдруг что-то должно пойти не так?

Врач подмигнул медсестре, подбадривая ее, и тихо добавил:

– Кроме того, ничего другого им не остается. Вы же знаете, на этой стадии не выживает никто.

И это было правдой. В том состоянии, в котором Энжи и Алину привезли в больницу, они были обречены.

Немного успокоенная медсестра привычным движением перетянула жгутом руку Алины чуть выше локтя, продезинфицировала кожу и ввела иглу в вену.

– Теперь ребенку, быстрее!

Мальчик задыхался, тело его исходило судорогой в последней борьбе за жизнь, и чтобы удержать его в неподвижности, пришлось позвать еще двух медсестер. Врач положил руку умирающему на горячий как печка лоб. Он стоял и смотрел на мальчика, словно вместе с лекарством, полученным из его собственных клеток, вливал в его кровь саму жизнь.

Иначе, как чудом, это назвать было нельзя. Алина, минуту назад распростертая без сознания, горящая, в бреду, вдруг пришла в себя. Она приподнялась на постели, глядя как завороженная на лежащего на соседней больничной кровати сына. Дыхание мальчика стало ровным, он приоткрыл черные глаза и, увидев мать, слабо улыбнулся.

Она подняла взгляд и увидела такие же черные, почему-то до боли знакомые глаза доктора, смотревшего на них ― на первых, вырванных у смерти, благодаря новому лекарству.

У них получилось! Люди заслужили право на жизнь. Этот день назовут началом Золотого века. Теперь все пойдет по-другому. «Так вот в чем была причина, ― думала Алина, ― вот почему нас потянуло сюда, мы должны были стать первыми!»

Доктор, словно ангел-хранитель, смотрел на мать и сына, вернувшихся к жизни. Алина залюбовалась: «Какие же у него черные волосы… Иссиня-черные…»

Таких волос не было ни у одного человека из тех, кого она знала, кроме этого высокого красивого доктора… и ее сына.

– Это… это… Так вот откуда эти глаза и волосы!

Так бывает, когда не надо объяснять, когда понимание приходит внезапно, подобно вспышке яркого света. Через тридцать лет, из прошлого, из самого безнадежного его мрака, передал этот человек ее сыну ― через свои гены прямо в кровь ― саму жизнь. И на память об этом ― свои черные как смоль, шикарные волосы.

* * *

Они сидели в уютных креслах огромного дирижабля, мать и сын, только что вернувшиеся из прошлого. И с того света.

– Мама, а ты помнишь, какие у доктора были необычные черные глаза? ― спросил мальчик.

– Да, сынок, и еще черные как смоль, волосы, ― улыбнулась ему ласково мать. И добавила: ― Как у тебя.

Вирт и реальность

Антон Филипович

Остров ненужных вещей

Когда мне говорят, что чудес не бывает, я всегда вспоминаю эту историю, которая произошла во времена моего студенчества. Тогда я жил в небольшом прибрежном городе и по пути в колледж часто проплывал на пароме мимо маленького островка в центре пролива. Течением к острову сносило разный мусор, поэтому местные жители так его и назвали ― «мусорный остров». В нем не было ничего особенного, но однажды я обратил внимание, что хаотические скопления мусора постепенно начали обретать ясную форму.

Сначала появилось некое подобие невысокого домика, собранного из ломаных досок, бутылок, ржавого велосипеда и прочего хлама. Затем «выросло» небольшое деревце из жестяных банок и битого стекла вместо листьев. Тут и там рассыпались искристым узором цветы, сплетенные из проволоки и ярких оберток от конфет. Островок стал опрятным и симпатичным, но причину такого преображения я узнал лишь несколько недель спустя.

Стояла середина осени. Свинцовые тучи затянули небо над неспокойным почерневшим морем. Покачиваясь на волнах, паром неторопливо приближался к острову. Как обычно, я с любопытством взглянул в окно, в ожидании новых изменений на загадочном клочке земли. И каково же было мое изумление, когда я увидел на берегу маленькую тощую девочку ― лет восьми, на первый взгляд ― в потрепанном коричневом платьице. Ее огненно-рыжие волосы вспыхивали от порывов ветра, словно языки пламени. Она просто стояла и отрешенно смотрела куда-то вдаль на фоне брызг умирающих волн. Я вскочил и уже собирался поднять на ноги весь паром, но тут приметил одну маленькую деталь. В груди девочки зиял небольшой черный провал, а внутри него слабо мерцала лампочка накаливания. Медленно, не спуская глаз с девочки-робота, я опустился на место. Она не ответила на мой взгляд. Ее взор по-прежнему был устремлен далеко за пределы человеческого понимания.

Я долго думал о том, как она могла оказаться на острове, но в итоге пришел к выводу, что ее, вероятно, тоже выбросили, как поломанную или просто надоевшую игрушку. Игрушку с таким пронзительным, полным печали взглядом, что не у каждого живого встретишь.

Спустя несколько дней я вновь увидел ее. Она усердно мастерила какое-то необычное приспособление, но у меня не хватило времени толком разглядеть его. И лишь возвращаясь вечером