будто и не думал скрываться. Он пнул ботинком камушек под ногами, остановился возле расстеленного ковра с шапками. Шарф под воротником все еще слегка пах лавандой.

– Ваш подарок не помог решить мою проблему, ― обвинил вязальщицу Боря.

– Может быть, еще не время? ― сузила золотые глаза та. ― Почему вы грустите?

– Меня хотят уволить, ― ляпнул Боря и осекся. Зачем он это сказал? А с другой стороны ― лучше случайному человеку, чем кому-то, кто может засмеять.

– Разве вы плохо справляетесь с обязанностями?

– Еще чего! ― возмутился Боря. ― Я за двадцать лет ни одной цифры не перепутал. Просто… Просто… В общем, они притащили робота. Мне на замену. Робота, слыхали?

Вязальщица улыбнулась, но как-то вяло, без прежнего азарта. Она ничего не сказала, и от этого Боре почему-то стало еще хуже.

– Зачем вы этим занимаетесь? ― спросил он, указывая на шапки и варежки. ― Разве кто-то еще покупает не в интернете? И разве китайские фабрики не справляются с этим лучше вас?

Вязальщица пожала плечами. Сбоку от Бори остановилась юная мамаша с пятилетним ребенком. Указала на синюю шапочку с бирюзовыми звездами. Сунула вязальщице мятую купюру.

– Конечно, справляются, ― согласилась вязальщица, проводив клиентку. ― А еще справляются без уборщиц, альпинистов, сварщиков, электриков и таксистов. Но ведь людям все еще нужно чем-то заниматься.

– И что, мне тоже шапки вязать? ― пробурчал Боря, переминаясь с ноги на ногу.

– Не обязательно, ― улыбнулась вязальщица. ― Но вам наверняка нравится что-то другое, правда?

Боре ничего не нравилось. Ему нравились счета, фактуры и фискальные чеки. Он никогда не пробовал что-то еще, у него не было хобби, он не ходил на тусовки, не пил пиво в баре, не играл в видеоигры. А теперь ему нужно найти что-то другое. И все почему? Из-за дурацкого робота!

– Ничего мне не нравится, ― пробормотал Боря. ― Кроме работы.

– Ну вы же не с рождения работаете.

Тут, конечно, спору не было. Но детство свое Боря помнил смутно ― мать в синяках, отцовский пьяный храп, плачущую младшую сестру. Он постарался стереть эти связи, нигде не оставлял свой номер телефона и адрес (на работе, правда, пришлось правило нарушить), не отвечал на звонки, не открывал дверь. И связи разорвались, от них остались лишь тонкие ниточки, по которым изредка пробегало напряжение. Потом, конечно, он поступился с принципом, сделал одно-единственное исключение, но и оно оказалось напрасным.

– А вы? ― с вызовом спросил Боря. ― Вы что, всю жизнь шарфы вяжете?

– О, нет, ― улыбнулась вязальщица. ― Но я никогда не любила задерживаться на одном месте.

Боря заметил, что на ней сегодня был почти такой же шарф, как тот, что она ему подарила. И наверняка он тоже пах лавандой.

Уже дома, засыпая в уютной вмятине, продавленной за годы упорядоченной жизни, Боря подумал, что быть в одном месте ― самое правильное. Деревья же не мечутся по городу, дома не сбегают от хозяев. Все самое нужное должно оставаться на месте.

И он останется.

* * *

Макс быстро вошел в Борину привычку и стал чем-то вроде фикуса в кадке. Он молчал, почти не двигался, только попеременно заглядывал Боре то за левое, то за правое плечо. И Боря как-то свыкся с ним. Пока не явился директор.

Точнее, явился Боря к нему в кабинет. Как оказалось ― за расчетом.

– Мы ведь предупредили тебя за два месяца, ― как будто даже оправдывался кузнечик. ― Макс прошел проверку, он уже готов. А тебе спасибо за преданность, честность и все такое. Не беспокойся, компенсация будет достойная.

– Компенсация? ― холодно повторил за ним Боря.

– Деньги, ― потер двумя пальцами директор. ― Выходное пособие.

Значит, он считает, что можно компенсировать вышвыривание на улицу какими-то деньгами. Борю лишили самой жизни, но напоследок приплатили. Наверное, чтобы он мог позволить себе похороны.

Боря забрал какие-то нелепые бумажки, дрожавшие перед глазами. Подписался рядом с крестиками. Взял из шкафа пальто, берет, пестрый шарф и ушел.

Дома он прибрался, вымыл посуду, нашел в кладовке крюк для люстры, вкрутил его в коридоре, ведущем в кухню. Шарф за два месяца изрядно вытянулся ― из него получилась крепкая петля. Об этом решении говорила вязальщица?

Боря действовал быстро и хладнокровно. Он прежде ни разу не думал о таком исходе, не прокручивал подробности, не вынашивал уверенность ― он просто знал, что так будет лучше.

Табуретка упала на бок.

Боря с треском упал рядом.

Сверху на него посыпался хлам ― дно антресолей не выдержало, и теперь в нем зияла черная дыра, из которой продолжала лететь пыль. В сером мареве Боря долго лежал на спине, прислушиваясь к себе. Над ним, повиснув на нитке, на полпути к земле раскачивалась вязаная игрушка. И порванные связи вдруг окрепли, даже в висках зазвенело.

Боря встал, снял повисшего в воздухе клоуна. Конечно, он пах только пылью, но вместе с тем еще и маминой стряпней, мамиными духами, маминым теплом. Боря поднял табурет, снова забрался на него и просунул голову в дыру. Там они пылились ― вязаные Пьеро и Мальвина, Арлекин и даже пудель. Боря всех их спустил на землю и тщательно вымыл. Обтер от пыли выгоревший красный ящик, починил треснутый замок на нем.

Разрушая одни связи, он терял другие и не замечал этого. Теперь игрушки сидели в ящике, посвежевшие, с блестящими глазами. Боря дотянулся до Пьеро, напялил на руку, посмотрел в вязаное лицо.

– Что-то день не задался, ― пробормотал он писклявым голосом. ― Не с той ноги встал?

Боря тихо рассмеялся. Да, пожалуй, не с той.

Теперь замок на ящике работал исправно, да и потертая ручка держалась крепко. Боря подхватил спрятанный театр, кое-как напялил пальто, замотал горло проклятым шарфом и побежал в парк.

* * *

Вязальщица, как ни странно, была на том же месте. К грядущему лету шарфы и шапки ее обмельчали, истончились и приобрели жемчужные оттенки. Она с интересом взглянула на вставшего в шаге справа Борю, который теперь возился с замком.

– Какое чудо! ― восхитилась она, увидев кукол. ― Откуда это у вас?

– Мама связала, ― с гордостью ответил Боря.

Напротив остановилась семья с двумя детьми, ожидая представления. За ними еще молодая пара ― руки в следах масляной краски, шаровары, широкополые шляпы. Раньше такие вызывали у Бори боль в пятом зубе, но сегодня он молчал. За него говорил Пьеро.

– У меня никогда ничего не получится, ― плакал черно-белый человечек. ― Я совершенно ничего не умею.

– Тогда мы отправим тебя на свалку! ― загоготал над ним Арлекин с другой стороны.