Орнелла тоже поднялась, нежно обняла мужа и негромко, но твердо произнесла:

— Я не могу жить без цели, без смысла, жить просто так. Когда я пою, мир вокруг меняется, и я сама тоже преображаюсь, я дышу, слышу, вижу и чувствую, что готова совершить невозможное.

— Разве на Корсике у тебя была цель?

— Была. Неужели ты не помнишь?

— Нет. Какая?

Она нашла в себе силы улыбнуться.

— Отомстить семейству Гальяни. Вспомни, как я в тебя выстрелила. И ты меня простил.

— Да, простил. Потому что понял, почему ты это сделала. А сейчас не понимаю.

— Что я делаю не так? — тихо спросила она.

— Я тебя люблю. В тебе одной моя жизнь и судьба. Потому я прошу тебя бросить театр. Ты сможешь по-прежнему жить в Париже, если захочешь. Мне тоже обещали прибавить жалованье, и, надеюсь, вскоре я смогу оплачивать отдельную квартиру. Но если ты согласишься вернуться на Корсику и если… родишь ребенка, я стану самым счастливым человеком на свете.

Из глаз Орнеллы закапали слезы. О детях Дино заговорил впервые. Он никогда не вспоминал об этом после несчастья, которое постигло ее два года назад, но, значит, он думал об этом.

Корсиканскую семью, лишенную потомства, уподобляют дереву, навеки застывшему в зимней поре. Если у корсиканца есть дети, даже будучи стариком, он смотрит в будущее, если их нет — перед ним маячит только могила.

— Я родила бы, Дино, если б… могла!

Он смягчился.

— Пусть так. Но я переживаю, а ты нет. Тебе все равно.

— Ты хочешь взять другую? — прошептала Орнелла.

— Нет. И вряд ли когда-нибудь захочу. Но я желаю видеть тебя такой, какой полюбил.

Когда утром Мадлена негромко постучала, а после робко вошла в незапертую дверь, она не сразу поняла, что случилось.

— Простите меня. Мне надо в театр, а все мои вещи остались здесь и потому…

И осеклась, заметив, что Орнелла сидит на кровати одна, бледная, неподвижная, с остекленевшим взглядом.

— Что произошло? — воскликнула Мадлена.

— Дино ушел.

— Как? Куда?

— Не знаю. Он сказал, что мы не понимаем друг друга. Я напрасно умоляла его остаться, — сказала Орнелла.

Мадлена села рядом и осторожно накрыла ладонью пальцы подруги. Они долго молчали. За окном по-прежнему шумел дождь, клокотал в горле водосточной трубы, проходящей рядом с крохотным чердачным окошком. Дождь был унылый, парижский, не похожий на стремительный, теплый, корсиканский ливень.

Стоило ему начаться, как Орнелла выскакивала на улицу, жадно вдыхая посвежевший воздух, радостно подставляя тело под небесные струи. В такие минуты она испытывала чувство удивительной свободы и счастья и любила весь мир, еще не зная, какой жестокой бывает любовь.

Весной 1811 года Винсенте Маркато решил переехать на материк. Он собирался взять с собой жену, Кармину с ребенком и кухарку Фелису.

Незадолго до отъезда в Тулон Бьянка попросила у мужа позволения навестить родителей. Леон и Сандра были вполне довольны жизнью: хозяйство процветало, отец переписывался с Дино, который служил в наполеоновской армии и недавно получил звание капитана. От Джулио не было вестей, однако старший сын сообщил, что встречался с братом, и у того все в порядке. С некоторых пор Дино перестал писать про Орнеллу, и родители гадали, что могло случиться.

Поездка в Лонтано не принесла Бьянке радости. Она ощущала себя чужой в родном доме, прежде всего оттого, что была вынуждена скрывать правду о своей жизни. Она поделилась бы проблемами, пожалуй, только с Данте, но Данте сильно изменился: стал нелюдимым и скрытным.

Все это повлияло на ее решение покинуть Лонтано раньше назначенного срока. Бьянка ехала верхом по дороге в сопровождении двух вооруженных слуг, которых дал ей муж. Их лица были угрюмыми, они молчали всю дорогу, отчего ей казалось, что это не охрана, а конвой.

Вокруг было красиво, как бывает красиво весной, когда в горах и лесах пробуждается жизнь. С моря дул прохладный ветер, но солнце было теплым, временами почти горячим.

Бьянка подумала, что было бы, если б она умела летать. Мир развернулся бы перед ней, подобно яркой картине, она увидела бы горы, стоявшие плечом к плечу, подобно каменным воинам, изумрудные поляны, похожие на кружевные салфетки. Узрела бы реки, бегущие меж холмов, как серебристые змеи, дороги, напоминающие темные жилы, прорезанные в земной тверди, синюю чашу моря и тот край, за которым начинается иной, свободный, счастливый мир. Беда заключалась в том, что она больше не верила ни в свободу, ни в счастье.

Когда Бьянка и сопровождавшие ее слуги подъехали к Аяччо, на землю опустился поздний вечер. Огни города были похожи на пламя, которое теплится под слоем пепла. На окраинах виднелся лишь слабый тусклый отблеск далеких окон.

Один из слуг отворил ворота и завел внутрь лошадей. У Бьянки был ключ от входной двери; она бесшумно поднялась по темной лестнице, придерживая подол юбки, и толкнула дверь спальни. Она надеялась, что Винсенте спит, но он не спал. Пламя одинокой свечи не могло разогнать полумрак комнаты, однако Бьянка увидела то, что должна была увидеть: голову женщины на подушке рядом с подушкой Винсенте, ее черные волосы, белые плечи и обнаженную грудь.

Бьянка так резко отпрянула назад, что ударилась спиной об стену. Женщина, лежащая в постели ее мужа, в испуге вскочила и попыталась прикрыться сорванным с кровати одеялом. Она с рыданиями пронеслась мимо Бьянки и исчезла во мраке дома.

Бьянка сползла по стене. Она сидела, не двигаясь, и ловила ртом воздух. Между тем Винсенте, ничуть не смутившись, встал, подошел к жене, рывком поднял ее, как тряпичную куклу и поставил на ноги. Он отвесил ей пощечину, схватил ее поперек туловища и швырнул на кровать. Бьянка пыталась сопротивляться, но Винсенте был много сильнее. Разорвал на ней одежду и силой овладел ею.

Свеча догорела и погасла. Некоторое время слышались звуки ударов, прерывистое дыхание и сдавленные стоны.

Отстранившись от жены, Винсенте спокойно произнес:

— Нечего было возвращаться так рано.

— Я… я уйду от тебя, — выдавила Бьянка.

— Уйдешь? Куда? Вернешься к родителям, чтобы их опозорить?!

— Ты женился на мне без любви, взял, как вещь! — Бьянка всхлипнула.

— Можно подумать, ты меня любила. Ты вышла за меня из-за тряпок и безделушек. Я вложил в тебя кучу денег. Теперь ты умеешь одеваться, знаешь французский, музицируешь. А вот ты не оправдала моих ожиданий: до сих пор не родила мне наследника. Я нарочно взял девушку из деревни, где люди славятся своей плодовитостью. Сколько детей у твоей матери? Четверо? Не десяток, конечно, но тоже не мало. А ты не сумела произвести на свет даже одного!