– Ничего. У всех свои сложности с родителями.

– Верно. – Ольга отлипла от стены. – Идемте. На самом деле смотреть здесь особо нечего. Матушка планирует значительно расширить особняк, ей здесь места не хватает, но, к счастью, это дело небыстрое. Вот… мои предки. Точнее, матушкины. Она из княжеской семьи, и не просто княжеской, не из тех, у кого, кроме титула, ничего. Мой прапрапрадед был братом какой-то там императрицы, и об этом не дают забыть. С тех пор Ильичевские служат при дворе, как мужчины, так и женщины. Это она по папеньке Холмогорова и графиня, а по деду если, то княгиня. Там что-то с законом, что она права на титул не утратила, то ли хранительница, то ли просто… В общем, он Олегу перешел уже. Но и ей остался. Матушку вот от рождения во фрейлины записали. Ей было не то четырнадцать, не то пятнадцать, когда она получила корзинку для рукоделия. Великая честь… – правда, произнесено это было с явной тоской, похоже, честь честью Ольга не считала. – Война только-только отгремела, и все еще не верили, что она и вправду закончилась. Дед так говорил. Не верили, но двор императрица собрала. А маме прочили место статс-дамы со временем. Но потом что-то пошло не так…

Женщины на портретах больше не казались одинаковыми. Они отличались, едва уловимо, но все же. Вот у той нос чуть великоват. А ее соседка подняла руку так, будто желает заслонить практически незаметную оспину на щеке. Зачем было вовсе ее рисовать?

– Нам, конечно, рассказывают о большой любви, ради которой матушка покинула двор и тайно обвенчалась с отцом, что это разозлило ее императорское величество. Но правда в том, – Ольга тоже разглядывала портреты, – что она его не любила. То есть, быть может, раньше, до моего рождения, что-то и было, но сомневаюсь. Мне кажется, она вообще на эмоции не способна.

Ольга ковырнула позолоту на ближайшей раме.

– Отец, он да… он ее любил до безумия. А вот она к нему была равнодушна. И порой… нет, не упрекала. Это слишком по-мещански, изводить мужа упреками. Просто не давала ему забыть о том, чего она лишилась.

Дворца. Фрейлинского шифра, который наверняка остался, потому как вряд ли ее преступление было столь уж велико, чтобы лишаться этой награды.

– Я думаю просто, что она оказалась слишком хороша, даже императрицам свойственна ревность. Это моя бабушка, княгиня Ильичевская. Она ушла задолго до моего рождения. Мой дед, действительный тайный советник 1-го класса при дворе его императорского величества. Был. Он давно от дел отошел.

Худощавый светловолосый мужчина с лицом резким, но все же привлекательным. И Олег на него похож, но…

– Братец весьма надеялся на протекцию, знаю, он с дедовыми приятелями переписывался, думал даже в Петергоф податься, но потом то ли отказали ему, то ли сам. Оно и к лучшему, у Олега не тот характер, чтобы быть при дворе. Матушка его часто бесхребетником величает. Зато он единственный наследник и титул со всем имуществом Ильичевских когда-нибудь отойдет к нему. Хотя когда еще… матушка, слава богу, вполне здорова. Мой прадед и его супруга были кузеном и кузиной. Довольно близкое родство, но вполне приемлемое для брака. И его отец тоже взял в жены двоюродную племянницу… Ильичевские не привыкли разбрасываться кровью, поэтому, наверное, теперь Олегу никак не могут подыскать невесту.

Раздался далекий удар колокола. И Ольга вздохнула:

– Пора возвращаться. Матушка терпеть не может, когда кто-то к чаю опаздывает. Надеюсь, чай вы любите. Хоть какое-то удовольствие.

Эту женщину и вправду было сложно забыть, пусть и единственная встреча их состоялась, когда самому Глебу едва исполнилось шестнадцать.

Он почти решился на побег. Он ждал.

Чего? Как знать. Он раз за разом находил поводы, чтобы задержаться еще на день. Ведь день – это немного…

Гости. Старый друг отца, которому отказать от дома совершенно невозможно, и его дочь.

Тот вечер был по-своему хорош. Глебу даже показалось, что он ненадолго вернулся в прошлое, в котором и остались все тихие семейные вечера.

Ужин. Разговоры ни о чем. Шутки и смех.

Драгоценности на шее матушки. Сестры, которые спешили показать себя перед гостьей. А она, невероятно привлекательная, мила и дружелюбна. Она слушает детские рассказы и улыбается. И что-то говорит сама… и…

– Хочешь, – шепотом поинтересовалась тварь, – мы убьем ее муженька? Редкостное ничтожество. А ее оставим здесь? Я готов отдать тебе право первой ночи, но потом…

– Нет.

– Смотри. Думаешь, ей и вправду так уж интересны эти бабские благоглупости? Она всего-навсего проявляет вежливость. Маска, – холодные пальцы отца коснулись шеи. – Все они носят маски. Разве не хочется содрать ее? Посмотреть, какова она на самом деле? Заставить кричать, по-настоящему кричать…

Княжна – тогда еще княжна, вряд ли она была сильно старше его сестер, но при том разительно отличалась от них, а чем, Глеб так и не понял, – рассмеялась, и веер в ее руках затанцевал. Бледных щек коснулся румянец.

– Та еще сука… вывернулась, нашла себе муженька… идиот. Кому нужна порченая девка? Надеется, она оценит его благородство, только зря. Такие твари только и способны ценить, что силу.

– Тебе виднее.

Боль пронзила сердце.

– Не зарывайся, щенок.

– Если они пропадут…

– Кое-кто вздохнет с немалым облегчением. Я знаю, кого можно трогать, поверь.

До утра Глеб маялся бессонницей, что, впрочем, было вполне себе обычно. Он разрывался между желанием рассказать и пониманием, что ему просто-напросто не поверят.

Как и в прошлый раз. В позапрошлый. Всякий раз это стоило боли. И больно было не только Глебу.

Именно тогда он решился. Он покинул дом спустя сутки, чтобы убраться к границе, надеясь лишь, что успеет, что тварь будет слишком занята гостями, чтобы преследовать наглого мальчишку. Повезло. Успел.

– Вы изменились, – тихо сказала Евгения.

– А вы – ничуть.

– Льстите…

– Вам сложно польстить.

Ее смех мягок, а пальцы касаются его щеки.

– Вы рано поседели. Я слышала, что произошло. И мне жаль. Мне действительно жаль. Вам вряд ли приятна эта тема, но ваш отец уже тогда изрядно меня напугал.

– Это он умел.

– Если бы я знала, я бы… я говорила папе, что с ним что-то не то, определенно не то, но меня не послушали.

– Это мне знакомо.

Тень печали на совершенном лице. И легчайший вздох:

– Простите, если разбудила в вас неприятные воспоминания.

Неприятные воспоминания имели обыкновение просыпаться сами. Но Глеб промолчал.

– Что вы здесь делаете? – Графиня позволила проводить себя к креслу. – Признаюсь, удивлена, или вас тоже пригласили поучаствовать в этом маленьком деле?