в свое время сделал Владимир Набоков: «Его болезненно занимали текучесть времени, старость, смерть»?

— Бунин — первый представитель русской интеллигенции в правильном понимании этого слова. С полным отсутствием налета слащавости. Он мог ругаться матом, часто был жесток, не терпел ханжество и глупость. Спокойно высказывал свое мнение, как правило, идущее вразрез не только с общепринятыми оценками, но и с оценками в своей богемной среде. И в то же время обладал удивительной душой, которую остро чувствуешь в его произведениях.

— Какое произведение Набокова вы прочитали первым?

— «Лолиту», было мне лет 25. Я читал все его романы на русском языке, а Филипп многое читал и на английском. Сын восхищен Набоковым еще с отрочества, когда мама дала ему почитать «Подвиг».

— Выходит, он вас заразил идеей памятника. А как будет выглядеть свидетельство авторства?

— На постаменте так и написано — Рукавишниковы А. и Ф. Два года назад сын приступил к диплому и задумал своего рода портрет русского писателя. Так что памятник Набокову не является ничьим социальным заказом, никакого гонорара нам не обещали, мы вкладывали свои деньги. Это наша первая совместная работа с сыном. Мы не очень похожи, но тут, видимо, увлеклись. Филипп — представитель четвертого поколения скульпторов Рукавишниковых. Скажем, дед Митрофан Сергеевич учился профессии в Римском университете. Отец заканчивал Суриковский институт. Я тоже не миновал этот вуз, занимался в мастерской Льва Кербеля.

— Филипп, во многих произведениях Набокова живет герой, чья исключительность состоит в памяти о подлинной жизни, о потерянном рае. Как вы думаете, сам писатель умел преодолевать агрессию и пошлость окружающей действительности или он жил только прошлым?

— Утраченный рай, утраченное детство, утраченная страна — эти идеи действительно сильны в его творчестве. Однако подобная аллегория носит отнюдь не хронологический характер. Писатель обращен к настоящему времени (которое не менее ценно, чем прошлое), к поэту, который, по его словам, есть совершенный вид человека. Художник, поэт обладает памятью, зоркостью, умением отодвинуть то, что мертвит, и увидеть черты прекрасного в реальном мире.

Пресловутая элитарность (в ней Набокова обвиняли Адамович, Георгий Иванов и другие) в итоге оказалась парадоксальным тезисом, который сам автор успешно доказал собственным примером. Тезис таков: искусство, будучи самоценным, отдает людям не некую субстанцию, которую некуда приткнуть и которой нет места в пошлой жизни. Оно дает саму жизнь. Поэтому, изучая лучшие образцы культуры, мы испытываем восхищение и душевный подъем.

— Александр, вернемся к профессиональным тонкостям. Приступая к проекту, вы должны учитывать существующий архитектурный ансамбль, в который памятник должен вписаться. Например, кто решил, что памятник Достоевскому уместнее возле Ленинки?

— В Москве достаточно цивилизованно принимаются решения. Я это знаю по конкурсу, объявленному правительством столицы на лучший памятник Достоевскому. С архитектором Посохиным мы договорились так: независимо друг от друга придумать несколько вариантов. И на первом месте в наших списках был как раз перекресток Моховой и Нового Арбата.

— Выбор не самый удачный. Большая композиция находится в окружении архитектурной эклектики. Перекресток, поток автомобилей, плохое освещение, близкое соседство ампира и конструктивизма.

— Москва вся такая. Я не очень боюсь эклектики и считаю, что выигрышно выглядит, к примеру, античная статуя в окружении современных построек… Или среди архитектурной старины где-нибудь в Чикаго вдруг обнаруживаешь скульптуру Колдера.

— Мой список из достойных памятников в Москве включает монумент Юрию Долгорукому, памятники Ленину на Октябрьской площади, Крылову на Патриарших прудах и Маяковскому на площади его имени…

— Вы назвали хорошие работы. Но у меня другие пристрастия в нашем городе — «сидящий» Гоголь скульптора Андреева, памятник Островскому у Малого театра, Тимирязеву у Никитских ворот. Это очень сильные работы.

— На Западе уже давно отказались от мощных и дорогостоящих нагромождений, которые давят на горожан излишней литературностью, мнимым величием. Почему бы Москве не отказаться от архаики в пользу абстрактной, динамичной скульптуры?

— Понимаете, на Запале утрачено эмоциональное начало, назовите это литературностью, но оно несет информацию зрителю. Есть ли исключения? Разумеется. Скажем, памятник Жанне д’Арк в Париже или «Король и королева» великого Генри Мура. Многие его скульптуры на границе полу витализма-полуфигуратизма, но впечатление оказывают зачастую не менее сильное, чем реалистическая вещь. С моей точки зрения, портретная скульптура — дело слишком деликатное. Если я не ошибаюсь, в Дюссельдорфе стоит памятник Гете. Громадная голова распилена на куски, и они разложены на газоне. Этот пример увековечивания мне не представляется идеальным. С оглядкой на классиков я делал Набокова и Достоевского. Если бы они сами посмотрели, что сказали бы? Впрочем, в вашем вопросе заявлена тема, которая часто всплывает в профессиональных кругах. Например, в Москве работает очень талантливый архитектор Александр Скокан. Он спроектировал удивительной красоты здание и интерьеры банка недалеко от станции метро «Парк культуры». Если есть примеры новейшей архитектуры, значит, и скульптура не должна отставать.

НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА

1998

Счастливчик Сатель

«Любовь, как убийца, выскочила из-за угла», — писал Булгаков в «Мастере и Маргарите». Для московского художника Александра Сателя встреча с Ольгой Галановой предопределила полный и окончательный переворот в судьбе. Он изменил круг друзей, привычки и… отказался от художественного осмысления темы пьянства и всего с ним связанного.

В 1966 году Сатель закончил ВГИК по специальности художник кино. Поставил один фильм и ушел в мультипликацию. Но и здесь его раздражали коллективное производство, вечная зависимость от других людей. Сын художника Георгия Сателя, лауреата Сталинской премии, видного представителя соцреализма, он пережил огромное влияние Марка Шагала. Как и великий художник, много писал жену: «Я пытаюсь поделиться счастьем через свои работы».

Действительно, на выставке его работ, открывшейся 13 мая в галерее АСТИ, представлены в основном портреты жены художника. Выполненные в «гобеленовой» технике, разработанной самим Сателем («Лала Городская», «Лала Цветочная», «Лала Морская») и в авангардной манере («Я встретил ее на углу»), они воспевают женскую красоту без ненужной красивости. Сателю подвластна любая манера изображения. Истинный ценитель обязательно увидит его мастерство в картинах, относящихся и к авангарду, и к барочно-романтическому реализму.

«Атака русских кирасир 1812 года» сразу напомнила мне «Бородинскую панораму». Как выяснилось, одним из авторов этого панно был А. Сатель.

Я спросила, рисовал ли он портреты маленького Володи Ульянова и после встречи с любимой женщиной.

— Представьте, дорогая, и до, и после. В 70-е годы комбинат живописного искусства обеспечивал художникам вполне достойное существование. Я только выполнял заказы, а приходя домой, рисовал то, что теперь висит на стенах АСТИ.

«Окружая женщину такой любовью, она рискует потерять голову, а вы, в свою очередь, чувство к ней», — заметила я. «Я прощаю ей все слабости и