— Не забывайте, что тогда были закрыты границы и развлечений было совсем немного. Так что поход с друзьями в горы или, скажем, желание спуститься по Оби до низовьев и разыскать канал, построенный при Петре I, воспринималось как отдушина. Можно вдоволь потрепаться, попеть и, между прочим, испытать физическое напряжение. Не так просто покорить «горушку». Я сам мастер спорта по альпинизму, взял многие сложные вершины страны. Скажем, Ушбу, Хан-Тенгри, излазил Арктику, побывал в Каракумах.

Я бродяжничаю с конца 40-х и даже после страшной аварии, в которой 20 лет назад погибла моя жена, а я чудом выжил, все равно продолжаю ходить в походы. Этой весной тоже собираюсь.

— Вы так страстно говорите о простых человеческих радостях, что впору спросить: а как же богемная жизнь? Вы не придумывали себе имидж супермена, который имеет право на все и которому все за артистизм простится?

— Такое понимание жизни художника мне отвратительно. Этим суперменам никто, кроме самого себя, неинтересен. Я знаю человека, которому с детства внушали, что он-то и есть король Матиуш. Он живет с этой установкой и, когда в глазах окружающих вдруг не видит ответного восхищения, скучнеет в момент. Или он, или никто. Это бывает, когда художник ставит на беспрерывный успех, успех во всем. Неслучившимся удачам в творчестве такие люди легко находят оправдание — жена, дети, погода, большевики. Путь удовольствий и самолюбования, как пропасть бездонная, не может насытить.

— Вы упомянули большевиков, которые в вашей судьбе, как оказалось позднее, сыграли не худшую роль. Вы наверняка помните, что сказала Ахматова по поводу ареста Бродского. «Какую судьбу они (большевики. — Н.С.) делают нашему рыжему». Согласитесь, после скандала на выставке в Манеже вы сразу стали известным.

— Но я ведь мог оказаться пустобрехом.

— А вы хотите сказать, что они не очень-то понимали, с кем имеют дело? В Ленинграде в одно время жили Сергей Довлатов, Андрей Битов и Валерий Попов, а засадили-то Иосифа Бродского.

— Это наивные рассуждения. Кто подвернулся, тому и по морде. Кто высунулся, тому и влетело. Коммунисты расправились с Зиновьевым, а потом отрубили головы простым партийцам. Сталин отважно низверг своего предшественника, и аппарат, поначалу напуганный заведенной мясорубкой, потом вполне адаптировался. Они и после смерти великого кормчего жили ожиданием новой крови. Тем более что повод был подходящий. Пришел новый император и начал крошить направо и налево, отчего куча народа лишалась достатка, уверенности, постов и карьеры. Заговор-то против Хрущева начинался аккурат в 1962-м. Мне сам Никита Сергеевич рассказывал, как Ильичев из членов ЦК метил в кресло члена Политбюро. Вместе с Ильичевым многие аппаратчики были сыты его пониманием сельского хозяйства. И, чтобы опорочить по полной программе, они умело закрутили дело с культурой.

Я присутствовал на всех встречах Хрущева с интеллигенцией и наблюдал этот паноптикум страха, лизоблюдства, лжи и сведения счетов. Как только один из «девятки» МОСХа Андронов начал говорить про белютинцев (а я учился у Элия Михайловича Белютина), мол, они — г…, Ильичев сразу возразил: вы получили за свое, они — за свое. «Девятка», стремившаяся сместить прежнее, чудовищное руководство МОСХа, сводила счеты с нами, хотя в Манеже громили и их, и нас. Писательница Ванда Василевская с трибуны донесла, что Вася Аксенов печатается в Польше.

А из Андрея Вознесенского делали удобрение. Он стоял на трибуне отчетливого зеленого цвета и говорил: «Я не представляю себе жизни без коммунизма». Правильно говорил, это было условие игры. А когда я ему сегодня напоминаю об этом, он отмахивается. Ему стыдно.

— Вам не приходилось говорить подобное?

— Не в такой степени, но пришлось. Мы с моим другом и писателем Даниилом Даниным сочинили два варианта выступления — в зависимости от развития ситуации. Я сказал примерно следующее (у меня сохранились все записи той поры): перечеркивать свое творчество в один день — вряд ли искреннее дело. Без ошибок и заблуждений не может быть прожита жизнь художника. Но я надеюсь, мы сможем доказать, что нужны народу.

Так вот, возвращаясь к вопросу об известности, замешенной на скандале, добавлю, что ее нужно подтверждать работой, чем всегда была красна наша интеллигенция.

ГАЗЕТА ИЗВЕСТИЯ

23.01.1998

Набоков в никербокерах. Как видят писателя скульпторы Александр и Филипп Рукавишниковы

Из московского аэропорта «Шереметьево» в Женеву был отправлен груз культурного назначения. Это бронзовая скульптура Владимира Набокова, которую в канун его 100-летия установят рядом с «Палас-отелем» в Монтрё, где писатель жил последние пятнадцать лет. Авторы памятника — наши соотечественники, представители известной династии скульпторов Александр и Филипп Рукавишниковы.

— Александр, я застала памятник в момент упаковки. Опишите в двух словах, как он выглядит?

— На небольшом постаменте из гранита стоит фигура высотой 1 метр 55 сантиметров. Бронзу мы тонировали азотно-кислым серебром, поэтому она обладает несколько сероватым оттенком. Размер скульптуры, говоря профессиональным языком, исчисляется в полторы натуры. Для улицы это очень удачные габариты, поскольку смотрится как реальный человек. Муниципальные власти предполагают поставить скульптуру спиной к отелю, так что наш Набоков будет смотреть на озеро.

— Особенности мемориальной скульптуры в пластических моментах, которые выражают личность героя. Скажем, градоначальник в руке держит нечто вроде жезла. Полководец уверенно сидит в седле. Когда вы думали о Набокове, что приходило на ум?

— Будучи великим стилистом и, с моей точки зрения, формалистом в литературе, Набоков не принимал авангарда. Он любил реалистическое искусство. В работе над пластическим решением надо учитывать пристрастия героя, который, по точному выражению Берберовой, оправдал существование целого поколения русской эмиграции… Набоков — большой русский писатель, вернувший нам в эпоху советского новояза дар слова. Значит, нужны не атрибутика, не надоевшие по книжным иллюстрациям бабочки да сачки, нужен образ творческого человека. Поэтому он словно раскачивается на стуле: передние ножки стула немного приподняты. Мы выбрали ненарочитый элемент одежды: верхняя часть фигуры облачена в английский спортивный костюм, а нижняя — в никербокеры и альпийские ботинки. Хотя сыну прозаика. Дмитрию Набокову, наше решение не очень нравится. Он говорит, что отец в преклонном возрасте не мог ходить в таких брюках, надевал их лишь в молодости. Между прочим, мы пробовали обычные классические брюки, но тогда образ творческого человека моментально сбивается, получается скучный бухгалтер.

— Вы принадлежите к тому поколению художников, которые пришли к Набокову, получив сильный заряд чеховской и бунинской прозы. Или вы увлеклись прозой Набокова, минуя общепринятые авторитеты?

— Мой любимый писатель Иван Бунин. Очень почитаю Достоевского и даже памятник ему сделал.

— Вы могли бы охарактеризовать Бунина, как это