Но так или иначе, относительное могущество Франции снижалось как в экономическом, так и во всех прочих планах. Несмотря на то что Франция, повторимся, превосходила Пруссию и Габсбургскую империю, в рассматриваемый нами период не было ни одной сферы, где бы она занимала лидирующие позиции, как это было столетием ранее. Ее армия была многочисленна, но все же второй по численности после России. Ее флот, нерегулярно финансируемый сменяющимися правительствами, по размеру, как правило, оставался вторым после королевского флота Великобритании, но при этом разница между ними была просто огромная. По объему производства обрабатывающей промышленности и размеру национального продукта Франция тоже отставала от своего соседа-новатора. На постройку французами первого в мире броненосца для плавания в открытом море «Глуар» англичане уже в скором времени ответили спуском на воду своего «Уорриор», затмившего корабль нового образца. Остается добавить, что и французская полевая артиллерия сильно уступала последним новинкам Круппа. Это действительно играло важную роль за пределами Европы, но опять же и по владениям, и по уровню влияния Париж намного уступал Лондону.

Все это указывает на существование другой острой проблемы, которая затрудняла измерение и использование бесспорного могущества Франции. Страна оставалась классическим образцом «гибридной» власти{282}, часто разрывавшейся между европейскими и неевропейскими интересами, что отражалось на проводимой внешней политике: приходилось постоянно соблюдать баланс сил и помнить об идеологической составляющей. Действительно ли было важнее сдерживать продвижение России в сторону Константинополя, а не блокировать распространение влияния Великобритании в Леванте? Следовало ли пытаться выкорчевать Австрию из Италии или же бросить вызов королевскому флоту в водах Ла-Манша? Нужно ли было поддержать идею объединения Германии или, наоборот, выступить против еще на ранних стадиях? Учитывая, сколько за и против имел каждый вариант проводимой политики, неудивительно, что французы зачастую оказывались в двойственном положении и колебались с принятием решения, даже когда к ним относились как к полноценному члену «Европейского концерта».

С другой стороны, нельзя забывать, что общие условия, ограничивавшие действия Франции, становились препятствием и для других великих держав. Особенно если говорить о временах правления Наполеона III, но и для конца 1820-х годов это также было верно. Просто из-за своих масштабов процесс восстановления Франции затрагивал Пиренейский и Апеннинский полуострова, исторические Нидерланды и далее. Попытки как англичан, так и русских влиять на происходящее в Османской империи требовали привлечения к этому Франции. Последняя в Крымской войне с Россией сделала намного больше, чем вечно нерешительная Габсбургская империя или даже Великобритания. Именно Франция ослабила позиции австрийцев в Италии. И благодаря в первую очередь Франции Британская империя так и не добилась абсолютного влияния на берегах Африки и Индокитая. Наконец, когда австро-прусская «борьба за господство в Германии» достигла своего пика, оба соперника забеспокоились о возможных действиях Наполеона III. Одним словом, в период своего восстановления, в течение нескольких десятилетий начиная с 1815 года, Франция оставалась могущественным государством, очень активным в сфере дипломатии и относительно сильным в военном отношении. И тогда лучше было иметь Париж в качестве друга, чем врага, даже если французские правители знали, что положение их страны больше не было доминирующим в Европе, как в предыдущие два столетия.

В последовавшие с 1815 года несколько десятилетий глобального мира и активной индустриализации относительная мощь России постоянно уменьшалась, хотя окончательно это стало очевидно лишь после Крымской войны (1853–1856). В 1814 году продвижение русской армии на запад вызвало у Европы благоговейный трепет, а толпы парижан встречали русского царя, входившего в город вслед за казаками, криками «Да здравствует император Александр!». Само подписание мира с архиконсервативным акцентом на недопущение в будущем каких-либо изменений территориального и политического характера было гарантировано российской 800-тысячной армией, не имевшей себе равных на суше, подобно британскому флоту на море. Появление этого восточного колосса омрачило настроения как Австрии, так и Пруссии, которые, несмотря на выражение монархической солидарности, боялись его. К тому же после того, как мессиански настроенного Александра I сменил на престоле властолюбивый Николай I (1825–1855), упрочилось и положение России как жандарма Европы, а революционные события 1848–1849 годов (когда известный английский государственный деятель Генри Палмерстон завил, что только Россия и Великобритания остались «крепко стоять на ногах»[29]) еще больше укрепили позиции русских. В ответ на отчаянные мольбы габсбургского правительства помочь с подавлением революции в Венгрии Николай I направил туда три русские армии. В свою очередь, колебания прусского короля Фридриха Вильгельма IV в отношении проведения государственных реформ наряду с предложениями по изменению Германского союза вызвали очень сильное давление со стороны России, которая заставила официальный Берлин в Ольмюце отказаться от подобного рода внутренней и внешней политики. Что касается непосредственно самих «прогрессивных сил», то после 1848 года все они — будь то разгромленные польские и венгерские националисты, расстроенные буржуазные либералы или марксисты — единодушно согласились с тем, что царизм еще долго будет главным препятствием на пути прогресса в Европе.

Вместе с тем в период между 1815 и 1880 годами Россия угрожающе быстро теряла свои позиции на экономическом и технологическом уровне (по крайней мере, относительно других великих держав). Нельзя сказать, что не происходило никаких положительных изменений в экономике даже в эпоху царствования Николая I, члены правительства которого в большинстве своем отличались враждебным отношением к рыночным механизмам и к любым проявлениям модернизации. Быстро росла численность населения страны (с 51 млн. в 1816 году до 76 млн. в 1860-м и 100 млн. в 1880-м), прежде всего за счет городских жителей, что, в свою очередь, приводило к активному развитию городов темпами, которыми не могло похвастаться ни одно другое государство. Росли и объемы производства черных металлов, в разы увеличились масштабы текстильной промышленности. По некоторым оценкам, в период с 1804 по 1860 год число фабрик и промышленных предприятий увеличилось с 2 400 до 15 000 с лишним. С Запада в страну активно импортировались паровые двигатели и современное промышленное оборудование, а с 1830-х годов в России начала создаваться сеть железных дорог. Сам факт, что историки спорят, можно ли считать, что «промышленная революция» в России произошла именно в этот период, подтверждает активное развитие страны в указанные годы{283}.