Британским ответом на эту проверку на прочность (как и американской реакцией на войны в XX веке) стало ассигнование армии огромных сумм как попытка восполнить былое пренебрежение к ее нуждам. И голые цифры военных расходов воюющих сторон в значительной степени помогают объяснить итоги военного конфликта (см. табл. 11).

Таблица 11.

Военные расходы государств — участников Крымской войны{297} (млн. фунтов стерлингов)

1852 г. 1853 г. 1854 г. 1855 г. 1856 г. Россия 15,6 19,9 31,3 39,8 37,9 Франция 17,2 17,5 30,3 43,8 36,3 Великобритания 10,1 9,1 76,3 36,5 32,3 Турция 2,8 ? ? 3,0 ? Сардиния 1,4 1,4 1,4 2,2 2,5

Но даже после того как Великобритания бросилась «справлять ситуацию, ей не удалось в кратчайшие сроки создать все необходимые атрибуты силы. Можно было увеличить в разы военные расходы, заказать сотни кораблей на паровой тяге, завалить к 1855 году экспедиционный корпус палатками, одеялами и боеприпасами, воинственно настроенный Палмерстон мог отстаивать необходимость полного разгрома Российской империи, но малочисленная британская армия мало что могла сделать, если Франция склонялась к миру, а Австрия сохраняла нейтралитет, — как в точности и произошло спустя несколько месяцев после падения Севастополя. Для продолжения войны в одиночку англичане и британская политэкономия должны были стать намного более «милитаризованными», но необходимые для этого расходы были слишком велики для руководства страны, которое к тому времени на фоне стратегических, конституционных и экономических проблем, возникших в результате Крымской войны, уже находилось в непростом положении{298}. Англичане хотя и были обмануты в своих ожиданиях блестящей победы, хотели мира. Все это в итоге вызвало у многих европейцев (особенно у французов, австрийцев и русских) определенные подозрения относительно целей Лондона и его благонадежности, а британскую общественность еще больше отвратило от желания вмешиваться в континентальную политику. В то время как наполеоновская Франция в 1856 году оказалась в самом центре европейской политической арены, Великобритания активно дрейфовала к ее окраине, чему способствовали Индийское народное восстание (1857) и внутренние реформы.

Если уж для англичан Крымская война стала потрясением, то каково пришлось России, получившей сильный удар по своему былому могуществу и самооценке — не говоря уже о понесенных 480-тысячных потерях. «Мы не можем больше себя обманывать, — категорически заявил великий князь Константин Николаевич. — Мы и слабее и беднее ведущих мировых держав, и беднее не только с точки зрения материальных, но и интеллектуальных ресурсов, особенно в вопросах государственного управления»{299}. Это подвигло русских государственных реформаторов к проведению целого ряда радикальных изменений, в первую очередь к отмене крепостного права. Кроме того, при Александре II строительство железных дорог и индустриализация получили гораздо более существенную поддержку, чем это было в эпоху правления его отца. Начиная с 1860-х годов особую активность можно было наблюдать в таких сферах, как добыча угля, чугуно- и сталелитейное производство, масштабные проекты по созданию инженерных коммуникаций, строительство крупных промышленных предприятий. Статистические данные, приводимые в трудах по экономической истории России, на первый взгляд выглядят достаточно внушительными{300}.

Впрочем, как всегда, достаточно посмотреть на ситуацию под другим углом — и мы придем к другому заключению. Могла ли подобная модернизация идти в ногу (не говоря уже о том, чтобы опережать) со значительным ежегодным приростом бедного, необразованного крестьянского населения? Сравнимо ли это было со взрывным ростом объемов выплавки стали и чугуна и масштабов производства в Уэст-Мидлендсе, Руре, Силезии и Питсбурге в последующие два десятилетия? Могла ли Россия даже со своей реорганизованной армией идти вровень с «революционными преобразованиями в военном деле», которые Пруссия готовилась вот-вот представить всему миру и которые были призваны продемонстрировать всем, что такое качественные и количественные составляющие военной мощи государства? Ответы на все эти вопросы разочаровали бы любого русского националиста, который слишком хорошо знал, насколько сильно сдала свои позиции его страна на международной политической арене в сравнении с 1815–1848 годами.

Как упоминалось выше, эксперты в области мировой политики, начиная с Токвиля, считали, что параллельно с ростом могущества Российской империи активно набирали силы и Соединенные Штаты. Безусловно, все признавали, что это были два принципиально разных по политической культуре и устройству государства, но равные с точки зрения потенциального мирового могущества: их роднили большие размеры, «открытость» и подвижность границ, быстрорастущее население и почти нетронутые ресурсы{301}. Многое из этого следует считать справедливым, и все-таки стоит отметить, что в течение всего XIX века между Соединенными Штатами и Россией сохранялись и важные различия экономического характера, оказывавшие все большее влияние на их мощь. Первое касалось общей численности населения, хотя разрыв между 1816 годом (Россия — 51,2 млн., США — 8,5 млн.) и 1860-м (соответственно 76 и 31,4 млн.) значительно сократился. Еще важнее указать на особые черты этого населения: если в России подавляющее большинство составляли крепостные с низкими доходами и низким уровнем производительности, то в США — фермеры и жители быстрорастущих городов[31] с высоким уровнем жизни и общим объемом производимой продукции, соотносимым с показателями других стран. Уже в 1800 году уровень зарплат в стране был приблизительно на треть выше, чем в Западной Европе, и это превосходство сохранялось, если не увеличивалось, на протяжении всего столетия. Несмотря на большой приток иммигрантов из Европы в 1850-х годах, доступность земель на западе и не прекращавшийся промышленный рост привели к нехватке рабочих рук, что вылилось в рост заработной платы, побудивший, в свою очередь, промышленников активно инвестировать в трудосберегающие машины, стимулировавшие рост производительности труда в стране. Изолированность молодой республики от европейской арены борьбы за власть, а также установленный британским флотом (а не доктриной Монро) санитарный кордон, призванный отделить Старый Свет от Нового, означали, что единственной угрозой для будущего процветания Соединенных Штатов могла быть только сама Великобритания. Однако несмотря на тяжелые воспоминания о 1776 и 1812 годах и пограничных спорах на северо-западе{302}, англо-американская война была маловероятна. Поток капиталов и промышленной продукции из Великобритании в США и американского сырья (в первую очередь хлопка) в обратном направлении связывал эти два государства как никогда прежде и стимулировал рост американской экономики. В итоге вместо того, чтобы тратить огромные деньги на поддержание своей обороноспособности, стратегически защищенные Соединенные Штаты могли направить свои (и британские) финансовые ресурсы на развитие собственного огромного экономического потенциала. Ни конфликт с индейцами, ни война с Мексикой (1846) не вызвали оттока инвестиций.