Он всегда был непредсказуем, резок и силён. Самое страшное: ты никогда не можешь знать, что он выкинет в следующий момент. В одну секунду он пересёк разделяющее нас расстояние и, схватив меня за волосы, потянул назад. От боли глаза непроизвольно заполнили слезами – рывок был сильный, резкий и, как я уже сказала – неожиданный.

– Маленькая ведьма! Тебе нравится, когда ради тебя люди рискуют жизнью? Получаешь от этого удовольствие?

– Если и так, – прошипела я, невольно хватая его за руки, чтобы ослабить жёсткость беспощадных рывков, грозящих оставить меня без половины моих волос, которые я любила. – Тебя это что – возмущает или удивляет? Я – твоя дочь. И чужой болью меня не напугать, Рэй.

– Он хоть что-нибудь для тебя значит?

– Да иди ты!..

– Отвечай!

Я невольно застонала от боли, закусив губу.

– Нет! – сорвалось с моих губ.

Было ли это правдой? Не знаю. Не уверена. На самом деле чуть больше, чем «ничего». Красивый мальчик, на которого было приятно смотреть и чьи поцелуи горчили и расслабляли.

Наверное, нужно было бы описать их как «сладкие», но проблема в том, что сладкое я не люблю – меня от него тошнит.

Горечь. Прохлада. И серебро. Золото слишком крикливо – золото раздражает. А Ральф – он был хрустальный и серебряный. Лунный принц. Ангел с грустными, вынимающими душу, глазами.

Значил ли он для меня хоть что-то? Я сказала «нет» и не уверена, что солгала. Моё сердце не разобьётся, если я больше никогда его не увижу. Горечи в моей жизни хватает и без него, а расслабляться, значит, играть со смертью. Не то, чтобы страшно, но не разумно и нелогично.

Мне нравилось на него смотреть, приятно было целоваться с ним, он был нежен и страстен. Ещё у него был приятный голос. И он скрасил для меня эту ужасную ночь, пусть и рассказывая историю о своих ужасах.

Но значил ли он для меня что-нибудь?

– Как интересно? Думаешь, он об этом знает?

– Полагаю, догадывается! Пусти меня!

– Зачем? Немного трёпки не повредит, чтобы прочистить тебе мозги.

– С моими мозгами, в отличие от твоих, всё хорошо.

– Ты знаешь, маленькая сучка, что он предложил мне?

– Нет. А что он предложил тебе?

– Себя. В полное и безраздельное пользование. Я могу делать с ним всё, что захочу…

– Правда? Я тоже играла с ним в эту игру. Проиграла, кстати.

– Я не проиграю. И своего никому не отдаю – а ты, хочешь ты того, или нет, ты моя, Сандра! Знаешь, как я накажу тебя за твоё глупое своеволие? Я притащу тебя сегодня вечером в общий зал и заставлю смотреть на это – заставлю разделить с нами каждый вздох и каждый выдох, каждый обертон этой болевой симфонии, весь букет в целом и каждую его ноту в отдельности. Поступенно. Шаг за шагом, ты вместе с ним и со мной будешь погружаться в его внутренности, пить его кровь, утопая в боли. Растворяться в ней, тонуть, тщетно пытаться выплыть, теряя остатки рассудка на неровных краях рваных ран. Я виртуозный игрок, и уж сегодня я не стану сдерживаться. Мы разделим эту партию на троих: ты, я и он – ты ведь этого хотела? Я буду играть на его теле и на твоих нервах, пока от вас обоих ничего не останется. И когда он сдохнет в моих руках, я буду смотреть в твои глаза и читать в них ответ: так ли уж всё на самом деле тебе безразлично, как ты хочешь показать?

– Чего ты ждешь сейчас?

– Ну, ты могла бы просить меня проявить милосердие.

– Просить, конечно, можно. Но с тем же успехом можно обращаться к камню – в тебе нет милосердия.

– А в тебе? В тебе оно есть?

– Я не понимаю тебя, Рэй. Чего ты от меня хочешь? Чего добиваешься? Если сломать – так это бесполезно: во мне нет ничего целого, всё давно поломано.

– Ты настроила его против меня, и я заставлю тебя сполна испить чашу последствий…

– Вот тут ты ошибаешься. Я никого против тебя не настраивала. Это была его идея – не моя.

– Но ты не стала его отговаривать не вмешиваться не в своё дело?

– Нет. Возможно, он на самом деле поможет мне отсюда вырваться?

– А тебя не интересует то, что ценой за это может быть его жизнь, закончившаяся в диких мучениях?

– Это его выбор.

– Ты стерва.

– Если смотреть на вещи трезво означает быть стервой – то, выходит, что да.

– Зря вы всё это затеяли, детки. Такой красивый мальчик – он мог бы радовать нас обоих и дальше, а по твоей милости мне придётся его сломать.

– Нет, не по моей милости – по своей. И не пытайся мной манипулировать – не выйдет.

– Он умрёт. А ты – пожалеешь…

– Мне не привыкать. С тех пор, как родилась, я жалею – жалею, что мы оба дышим на этом свете. Но что я могу поделать? Я смирилась. И в этот раз смирюсь, и стану ждать…

– Чего?

– Того, что когда-нибудь ты сдохнешь, а я безнаказанно плюну на твою могилу, отец. И ни сожаления, ни совесть не станут меня мучить. Потому что мы оба точно знаем – ты чудовище, настоящее, без примеси. И даже когда ты делаешь вид, что нечто человеческое тебе не чуждо – это иллюзия и мираж. В любой хищной твари благородства больше, а кровожадности меньше, чем в тебе. Ты искусственно выведенная особь, доведённое до апогея отрицание. И остановить тебя можно только один путём – уничтожив.

– Нет. На самом деле – нет. И мы это тоже оба знаем, правда? Что ж, милая дочурка, к счастью или несчастью в этом ты превзошла меня. Когда ты умрёшь, я не приду плевать на твою могилу. Самое смешное в том, что дети даже чудовищ делают уязвимыми. Несмотря на твои, далекие от положительных, эмоции, я предпочту видеть тебя живой. Забавно, правда? Ты, отрицающая во мне всё человеческое, являешься моим единственным уязвимым местом. Я не хочу твоей смерти, Сандра. И у меня слишком много врагов, чтобы ты была в безопасности где-то ещё. Поэтому, нравится тебе или нет, но ты останешься здесь. И будешь меня слушаться. И терпеть. У тебя нет выбора. И да, сегодня в восемь не забудь спуститься вниз, чтобы мне не пришлось тащить тебя силой. Представление в твою честь, так что невежливо будет его пропустить.

Эта скотина улыбнулась со всем обаянием вампира-кровопийцы и, склонившись, отечески коснулся губами моего лба.

Проклятый демон! Умел он двумя словами выбить оружие у любого из рук. Вывернуть душу и оставить её кровоточить.

Я знала, что он такое. У меня давно не было насчёт него никаких иллюзий. Люди были интересны ему, как книги. Он ломал их, как игрушки, разглядывая с разных сторон, как куколки, помещая в различные жизненные условия и, когда они ломались, он их выбрасывал без зазрения совести. Чтобы обзавестись новыми солдатиками и куклами. Жестокий, как ребёнок, коварный, как демон, вечно жаждущий чего-то нового.