Рывок мой к воротам усадьбы казался теперь мне, преисполнившемуся горьким разочарованием, излишним и неоправданным. Что мне стоило просто согласиться с товаркой Алеянц и уйти в теплую, пахнущую уютом избу, сделав вид, что поступаю так ради нее, моей голоногой, обутой в необъятные папашины катанки, страсти? Тогда, наверняка, все было бы по-другому и мне не пришлось бы так мучительно страдать!

Толкнув в сердцах тяжелую калитку, я почувствовал скользнувшее мимо меня вовнутрь крепкое, упругое тело животного и несколько воспрянул духом: по крайней мере, Дым не покинул меня и не променял честь и маячащие на горизонте приключения на убаюкивающий покой своей утепленной войлоком будки. Его волчье сердце оказалось куда вернее и отзывчивей бесчувственного мотора его хозяйки, за которой далеко позади меня как раз стукнули ворота.

Тишина двора сумасшедшей вдовы была тягучей и липкой. Все внутри меня заколотилось, словно я пришел украсть что-нибудь и боялся быть пойманным на месте преступления. Любопытная луна по-прежнему сияла над головой своим желто-голубым глазом, скупо освещая надворные постройки и узкую, протоптанную в свежевыпавшем снегу тропку от ворот до крыльца. По пятнам крови вдоль тропки нетрудно было догадаться, что преследуемый волком, а теперь и мною, человек скрылся в доме, потрудившись даже закрыть за собою входную дверь, что, впрочем, ускользнуло от моего слуха. Однако же в том, что он – этот вор, охотящийся за Картами навигации осторожного штурмана, – избрал себе прибежищем именно дом нехристя Гудика, а не отправился огородами куда подальше – сомнений быть не могло.

Я потянул тугую дверь и очутился в пахнущих сеном и молоком сенях, где было ненамного теплее, чем снаружи. Мне было известно, что полоумная вдова давно не держит хозяйства, но этот теплый деревенский запах был странным образом присущ и ее дому. Справа от меня угадывались очертания какой-то мебели и еще чего-то, в беспорядке разбросанного по полу. Зимой всем этим, разумеется, не пользовались, и нерасторопная хозяйка не дала себе труда привести сени в порядок. Впрочем, меня это мало интересовало.

Перед дверью в избу я чуть помедлил, – от свихнувшейся старухи можно было ожидать всего, чего угодно, и мне, признаться, стало несколько не по себе. Однако, наткнувшись левой рукой на жесткую шерсть чуть слышно сопящего рядом волка, я приободрился и потянул на себя дверь, из-за которой тут же вырвалось облако теплого печного воздуха. Мы с Дымом вошли вовнутрь.

Просторная комната с огромным дубовым столом персон на двенадцать посередине и с рядами широких, добротных лавок вдоль стен была скупо освещена двумя толстыми восковыми свечами, одна из которых находилась в красном углу, другая же – в центре стола. Ворвавшийся через входную дверь воздух взволновал доселе ровное свечное пламя, заставив его задрожать, отбрасывая на давно не беленые стены причудливые лохматые тени.

Почти сразу мне в глаза бросилась прямая, худощавая фигура бабки Зинаиды – рехнувшейся хозяйки дома – сидящей у задернутого плотными темными занавесками окна и держащейся скрюченными, неестественно изогнутыми пальцами обеих рук за край столешницы. Вся поза ее выдавала огромное напряжение и даже страх, – было ясно, что старуха не знает, чего ей ожидать от моего негаданного визита. Я тоже не сразу нашелся, что сказать, и некоторое время просто смотрел на это жалкое существо, чей покой вынужден был столь бесцеремонно нарушить. Наконец, терпению вдовы Гудика пришел конец и она прокаркала сухо и отрывисто:

– Зачем явился? Чего ищешь в моем доме?

– Ты знаешь, бабка Зинаида, чего я ищу и будет лучше, если ты не станешь чинить мне препятствий, – ответил я в тон недружелюбной хозяйке, начиная чувствовать себя увереннее.

– Не выйдет у тебя ничего, – заявила бабка с безапелляционностью судебного пристава, – ни денег, ни желтого металла ты здесь не найдешь!

Если и было что у Илюшеньки, то давно сгинуло, так что не теряй времени даром. Ничего твоя партия не получит.

Оп-па! Да старуха, никак, приняла меня за коммунистического бандита, явившегося с целью экспроприации ее добра! Ну-ну…

– Да нет же, бабка, барахло твое меня не интересует. За тобой и помимо грабежей грешков предостаточно, с ними-то вот и будем разбираться!

Воспользовавшись заблуждением старой женщины, я не преминул усугубить ситуацию, чтобы нагнать на нее побольше страху.

– Убери зверя!!! – взвизгнула вдруг старуха, да так пронзительно, что крупная дрожь волной пробежала у меня с головы до пят. Ее вытянутый вперед, трясущийся корявый палец указывал на вышедшего в центр комнаты Дыма, который в ответ на выпад утробно зарычал, не предвещая истеричке ничего хорошего.

– Убери зверя, тебе говорю! – вновь выкрикнула перепуганная бабка Зинаида чуть потише. – Убирайтесь отсюда оба, или я…

– Что – ты? – поинтересовался я с любопытством. Ей, как и мне, было ясно, что ситуация для нее складывается не самым благоприятным образом и угрозы в наш с Дымом адрес сейчас просто неуместны. Бабка замолчала и теперь лишь тихонько поскуливала, отодвинувшись со стулом еще дальше, в угол и с ненавистью взирая оттуда в сторону непрошенных гостей.

– Сиди тихо, бабка, и волк не тронет тебя, – великодушно пообещал я, хотя никакого понятия не имел о планах Дыма в отношении старухи. – Где твой квартирант?

– Кто? – не поняла хозяйка.

– Жилец твой, говорю, где прячется? Тот, чья кровь вон по полу размазана?

– А… – вдова проходимца Гудика, видимо, поняла, что запирательство ни к чему хорошему не приведет и решила не испытывать судьбу. – Чего ж ему прятаться? Это ж его волк твой погрыз, а не он волка… Да вон он, в горнице на полатях. Помирает чай… Послушай! – бабка вдруг порывистым движением приложила руки к груди в умоляющем жесте. – Ежели помрет, ты уж устрани его из моей-то избы, будь так люб… На что он мне здесь, померший-то?

Ничего не ответив полоумной старухе, я прошел в соседнюю комнату – мне не терпелось встретиться лицом к лицу с человеком, столько времени преследовавшим меня и заставившим меня пережить немало неприятных минут. Я не знал точно, что мне от него нужно, но он, безусловно, являлся важным звеном всей этой дьявольской цепочки, взаимосвязи внутри которой я непременно желал прояснить. Волк, помедлив, двинулся за мной, решив, видимо, что оставленная без надзора бабка Зинаида никакой опасности не представляет. Я был того же мнения и возражать не стал.

Собственного освещения в горнице не было, ее незамысловатое, большей частью прикрытое брезентом и тряпьем убранство едва-едва озарялось проникающим сюда из передней комнаты тусклым свечным светом. Под слоем покрывающих пол грязных циновок угадывалась мягкость укрытых от чужих глаз и времени ковров – остатков царящей здесь некогда гудиковской роскоши, а по углам, покрытая пылью, грустила невостребованная более корпусная мебель – столь редкое для деревенского дома явление. Большое, напоминающее огромную гитару трюмо с резными ножками было наглухо завешано мешковиной, словно в доме находился покойник; не по-деревенски большие окна были закрыты толстыми, прошлого века, гардинами, вряд ли снимавшимися и подвергавшимися чистке со времени исчезновения хозяина дома. По всему было видно, что быт этого жилища в свое время держался исключительно властным администрированием Гудика, хотя, конечно, влияние душевной болезни хозяйки на общее запустение дома тоже не исключалось. Как бы там ни было, впечатление от горницы у меня сложилось тягостное и, если бы не приведшее меня сюда дело, я, несомненно, поспешил бы покинуть эту тоскливую обитель.