Более полугода прожили Иосиф с Герасимом в Кирилловой обители, наступило время собираться в обратный путь. Заканчивалось лето, осенью могли пойти затяжные дожди, а это не лучшее время для путешествий. Они понимали и обсуждали это, однако не спешили. Ибо, несмотря ни на что, чувствовали себя в обители людьми, прильнувшими в момент жажды к чистому роднику, из которого пили и не могли напиться его живительной водицы. Герасим день и ночь не расставался с книгами, читая и переписывая их без устали, выпрашивая у прижимистого казначея дорогую бумагу и обещая со временем вернуть всё сполна. Последние месяцы и Иосиф каждую свободную минуту просиживал над переписыванием сборников для своего будущего монастыря, ибо не хотел начинать жизнь без необходимой духовной литературы. Он даже смог частично оплатить бумагу из неприкосновенного запаса денег, которые взял с собой в путь ещё из Пафнутьева монастыря. Они с Герасимом разделились: Иосиф чаще всего писал у себя в келье, его товарищ — в книгохранилище, где работал как правило рядом с послушником Григорием Тушиным из боярского рода Квашниных, с которым паломники познакомились ещё в первые дни своего приезда в обитель.

Иосиф достаточно часто встречался с этим Григорием, — когда брал рукописи или возвращал их. Молодой человек удивлял его не раз глубокими познаниями. Он помнил практически все книги, хранящиеся в обширной библиотеке Кириллова монастыря, мог дать любую справку, что и где написано, каков перевод, на его взгляд, точнее, в котором меньше ошибок. Мало того, он был хорошо знаком с рукописями из Ферапонтова и из Троице-Сергиева монастырей.

Стук в сенях отвлёк Иосифа от мыслей о Григории Тушине, он обернулся к дверям и застыл от удивления: впервые на пороге их кельи явился сам игумен монастырский Нифонт. Приклонив голову, чтобы не стукнуться о косяк, он вошёл в келью и, не дожидаясь приветствия, сразу же заговорил непривычно мягко и даже ласково, по-отечески:

— Ты что же, господин мой, скрыл от меня, что игуменствуешь в Пафнутьевом монастыре? Столько времени живёшь у меня и молчишь? А я тебя грубой работой нагружаю. Ты просишь, а я и не против: не люблю, по чести сказать, иноков праздношатающихся, всегда их трудиться понуждаю. И что же ты сан-то свой скрыл? И не совестно тебе? Что за тайна такая от меня, от собрата своего?

Иосиф изумлённо поднялся из-за стола, не зная, как отнестись к раскрытию его тайны. Лгать он не хотел, да и не мог, потому просто ответил:

— Прости, владыка, что скрыл истину, не хотел иметь себе никаких привилегий.

Он вышел из-за стола, и они оказались рядом посередине кельи — два больших высоких человека, и маленькое помещение сразу показалось тесным.

— Однако я убеждён, что каждый человек уже в этой жизни должен получать по своим заслугам и по уму, — громкий голос настоятеля заглушил мягкие нежные звуки двора. — Твой сан даёт тебе полное право быть почётным гостем в моей обители. Ты нынче же можешь переселиться в мои игуменские покои, там есть специальные палаты для почётных гостей — добро пожаловать!

Нифонт огляделся вокруг и уселся по-хозяйски на лавку, жестом пригласив Иосифа вернуться на прежнее место.

— Спасибо, владыка, мы уже здесь обжились. К тому же скоро нам в обратный путь собираться. А тебе и так мы благодарны за заботу. И место ты нам хорошее предоставил, и вниманием не обидел. Бумагу мы в твоей обители получили, за всё спасибо.

— Ну, дело хозяйское, как знаешь. Завтра на покос можешь не ходить, я освобождаю тебя от сего послушания. Вижу, книги любишь, — Нифонт оглядел внимательно стол и разложенные на нём рукописи, — вот этим и занимайся в своё удовольствие, читай.

Игумен оперся спиной о печь, откинув вверх голову, внимательно оглядел Иосифа:

— То-то ты во мне беспокойство какое-то вызывал! Приглядываюсь к тебе и понять не могу, что меня в тебе тревожит? С тех пор как пути наши разошлись, сильно ты изменился, повзрослел, посерьёзнел. Не раз хотел с тобой побеседовать, о Пафнутии порасспросить, да всё суета наша, всё недосуг. А ныне посыльный прибыл от Вассиана Ростовского. Вести нам нерадостные привёз, скоро десятинники прибудут земли и доходы наши обсчитывать. Ну и говорит мне: «Архиепископ приказал спросить, здесь ли ещё игумен Пафнутьевский, если здесь, пусть, мол, весточку о себе даст, есть для него важные новости». Я поначалу изумился: какой ещё такой игумен! Откуда? Ну а как назвал он по имени тебя, тут я всё и понял. Человек ты действительно незаурядный, я это сразу приметил, игумен из тебя неплохой выйдет. Только в толк не возьму: почему ты от меня сан свой скрыл? И отчего обитель свою так надолго покинул?

Нифонт, наконец, замолк, выплеснув на собеседника всё своё изумление.

— Долгий это разговор, почему ушёл, — не стал избегать разговора Иосиф. — Если коротко сказать, после смерти Пафнутия нестроение началось в нашей обители, лад пропал, дисциплина совсем порушилась. Пытался я приструнить братьев, предложил общежительный устав ввести, порядок наладить, да ничего у меня не вышло. Вот и пошёл я поглядеть, как другие монахи живут. Я ведь двадцать лет в одном монастыре, иной-то жизни и не видел...

— Ну и как она, наша жизнь? Приглянулась тебе? Или ничем не лучше вашего?

— Сам видишь, как долго мы у вас прожили. Если бы не понравилось, давно бы ушли.

Нифонт, довольный похвалой, улыбнулся:

— И то правда, хотя и у нас сложностей хватает. Непростое это дело, чтобы десятки людей вместе без забот сосуществовали. Два человека в доме, муж с женой, и то не всегда уживаются, сноха со свекровью врагами становятся, а тут — чужие люди, у каждого свой характер, свои привычки, всё непросто, с каждым приходится считаться, — рассуждал Нифонт.

Иосиф одобрительно поддакивал ему.

— Я тоже об этом немало думал. Трудно вставать во главе обители, особенно после смерти её основателя. Люди не тобой собраны, не тебе обет давали. А уж если игумен был, как наш, уже при жизни славу неземную стяжавший, так и совсем беда. Всякий вольно или невольно тебя с ним сравнивает и, конечно, не в твою пользу. Непросто это одолеть.

— Непросто, — согласился настоятель. — Да в любом монастыре свои сложности, ты небось за полгода-то разглядел.

С улицы донёсся звон била, звавший к вечерне. Нифонт тут же поднялся.

— Интересно было с тобой потолковать. Где только я раньше