римским улицам к дому Гракха. Там измученная тревогой ждала мужа Клавдия. Когда Тиберий вошел к себе, народ не захотел разойтись. Сотни людей расположились перед домом, на голой земле, и провели там ночь.

Утром тем же порядком Тиберий отправился на форум. Народу оказалось еще меньше, и, когда голосование первых триб оказалось столь же благоприятно для Гракха, богачи решили действовать энергично. Они не имели права ходить туда, где шло голосование. Но они были ослеплены жаждою мести и кинулись к трибам. Городское простонародье, привыкшее почитать римскую знать, почтительно расступилось, аристократы ворвались в середину толпы. Все смешалось. Выборы продолжать было уже невозможно.

Народ стал волноваться. Никто не знал, что делать. В это время Гракх заметил на небольшой возвышенности сенатора Фульвия Флакка, который делал ему знаки, что хочет сказать что-то важное. Гракх велел стоявшим вокруг него расступиться, и Флакк, с трудом протискавшись до него, рассказал, что сенаторы решили его убить.

Гракх передал это своим друзьям. Те выхватили у полицейских копья, стали разламывать их на несколько частей и готовиться к защите. Народ, не понимавший ничего, спрашивал, в чем дело. Тиберий прикоснулся к голове, говоря, что жизнь его в опасности. За шумом и суматохой никто ничего не слышал. Противники его побежали в сенат и сообщили, что Тиберий указывал народу на чело и требовал царской короны.

Сенаторы только и ждали удобного предлога. Один из них, по имени Назика, потерявший больше других от Тибериева закона, предложил консулу Сцеволе приказать убить человека, замышляющего возложить на себя корону. Сцевола был сторонником Гракха, никаким россказням не верил и спокойно остался на месте. Тогда Назика вскочил с места и вскричал:

– Трибун предает республику! Кто хочет спасти ее, следуй за мной! – И, покрыв голову плащом, он вышел из храма богини Верности, где происходило заседание, и пошел на площадь. Большинство сенаторов последовали за ним, одни – вооруженные дубинами, другие – обломками скамей.

С искаженными яростью лицами, размахивая дрекольем, ворвались сенаторы в толпу, расталкивая ближайших, пробиваясь к Гракху. Народ шарахнулся в сторону, давка произошла невообразимая. Сенаторы разили тех, кто еще решался заступить им дорогу. Уже трибуна была близка. Тиберий, видя, что ему нечего ждать спасения от толпы, кинулся бежать вниз; несколько человек сопровождали его; кто-то схватил его за тогу, он сбросил ее, но тут споткнулся о груду трупов и упал. Луций Сатурей, товарищ его по должности, изо всей силы хватил его в висок ножкой от стола; обливаясь кровью, Гракх повалился навзничь, и тут второй удар доконал его.

И вот перед статуями семи царей, у порога храма богини Верности, лежал труп того, кто решился пойти народу на помощь. Те немногие, которые сделали попытку защитить Тиберия, полегли рядом с ним. Их было человек триста. Все они были убиты тупым оружием… Трупы их были брошены в Тибр. Гай Гракх напрасно умолял отдать ему тело брата для погребения.

Прежние друзья Гракха из сципионовского кружка как будто отвернулись от него после его смерти. Гай Лелий принимал участие в суде над его приверженцами, даже консул Сцевола защищал в сенате убийство. Сципиона Эмилиана в это время не было в Риме; он осаждал Нуманцию. Когда до него дошла весть о событиях в день выборов и о смерти шурина, он холодно продекламировал стих из Гомера:

Так да погибнет и всякий, дерзнувший подобное сделать!

3

Тиберий умер, но не умерло его дело. Сенат не мог отменить закон о раздаче земель; многие из тех, которые были против способов, при помощи которых Гракх провел свой закон, вполне одобряли самый закон и упорно защищали его в сенате от нападок. В числе их были и друзья Гракха, и члены сципионовского кружка. Поэтому вышел приказ от сената, чтобы раздача продолжалась. Делом продолжали заведовать трое.

Тиберий был убит в 133 году до P.X.; его заменил тесть Гая, Публий Красс Муциан; в 130 году он был убит на войне, а Аппий Клавдий умер. Тогда были избраны взамен их Марк Фульвий Флакк и Гай Папирий Карбон, люди энергичные и бывшие друзьями обоих Гракхов.

Насколько работа их изменила положение дел, видно из следующих цифр.

В 135 году было 317 933 гражданина.

В 125 году – 395 000.

В 10 лет число граждан возросло почти на 80 000 человек. Этим Рим был целиком обязан Тиберию Гракху и тем, кто заведовал делом отобрания и раздачи земель. Надо отдать справедливость последним, действовали они решительно. Не было упущено из виду ни одно сколько-нибудь важное сведение, перерыты были архивы, всюду были распубликованы объявления, где приглашали граждан сообщать все, им известное, по поводу размеров казенной земли.

Снова на казенных землях заходил плуг хлебопашца, снова взошел хлеб на участках, которые были превращены в пастбища, отхлынула из города голодная толпа. На некоторое время уменьшился подвоз заморского хлеба, потому что крестьяне могли пропитывать себя. Италия, казалось, оживала.

Но зло пустило слишком глубокие корни, чтобы можно было исправить его так быстро. И Гай Гракх с товарищами сами были отчасти виноваты в том, что их деятельность прекратилась так скоро.

Они затеяли споры о земле с гражданами латинских колоний и союзными племенами, тоже пользовавшимися правом захвата. Раздражать их было очень опасно, потому что в случае войны они были незаменимы. Сципион Эмилиан поэтому внес предложение, чтобы у лиц, заведующих отобранием и раздачей, было отнято право решать, какая земля казенная и какая частная; право это было передано цензорам и консулам. Гай Гракх с товарищами принуждены были бездействовать, потому что дело затягивалось. Друзья народа были возмущены и озлоблены против Сципиона, и он пал жертвой их мести. Однажды утром его нашли задушенным в постели. Комиссия трех существовала еще лет 10, но уже почти ничего не сделала.

Богачи снова подняли голову и решили вести энергично борьбу с народом и его друзьями. В числе этих друзей самым видиым был Гай Гракх.

Гай Гракх совершенно не был похож на своего брата. В нем не было и тени того добродушия и той доверчивости, которые были основными чертами характера Тиберия. Насколько тот был сдержан, настолько этот был горяч и стремителен. Какой-то внутренний огонь горел в нем и не давал ему покою. Он не мог жить без непрерывной лихорадочной деятельности. Он затмил всех своих предшественников на ораторской трибуне. До него считалось неприличным жестикулировать во время речей. Он порвал с этим обычаем. Увлекаясь, он откидывал тогу, размахивал руками, бегал по ораторской трибуне, страстные